Мёртвые души. Мёртвые души Краткое содержание главы по мертвым душам 4

Подъехавши к трактиру, велел остановиться.
Причин явилось множество. Озвучим две для вас:
Дать отдых лошадям – как им не утомиться?
И сам перекусил бы хоть что-нибудь сейчас!

К таким вот господам (скорее к их желудкам!)
Имеет автор зависть, оправданно, причём!
Нарочно в пику тем в Москве, по Петербургам,
Кто думал очень много, что даже пот ручьём,

О том, что бы поесть на завтрак или в ужин?
Какой бы им обед во вторник сочинить?
Набор пилюль особых перед едой им нужен…
Простому человеку как это уяснить?

Как может он понять те вкусы и пристрастия,
Когда без содрогания на блюдо не взглянуть?
На пауков морских… Предмет для сладострастия?
К примеру, тех же устерс… вот как их внутрь втянуть?

Они же их глотали со всяким вожделением,
А после отправлялись в Карлсбад иль на Кавказ…
Вот к этим господам нет в сердце умиления,
Не их числа герой наш сказать бы в самый раз!

Он больше относился к тем, что в одном трактире
Закусят преизрядно холодной ветчиной,
На следующей станции зря время не транжиря
Испросят поросёнка, уже давясь слюной!

Не разбирая времени, они за стол садятся
И чтобы ни подали, всё меж зубов шкварчит:
Стерляжией ухой с налимом насладятся,
В заедку расстегайчик! «Подай ещё!»- кричит,

Какой-нибудь колбаски позапечённой с луком
Иль сдобной кулебяки, чтоб с плёсом из сома!
Красиво, с аппетитом, причмокивая звуком!
Одарены от Неба изрядно и весьма!

Любой из тех вот, первых, сейчас бы согласился
За эту вот способность часть своего отдать:
Крестьян ли половину, имения б лишился,
Лишь бы таким желудком в дальнейшем обладать!

Но вот беда, что деньги не так уж и всесильны –
Счастливой той способности на них не приобресть…
Но наш герой в трактире. Откушать и обильно
Решительно настроен. Желудку его честь!

Трактир, казалось, ждал – гостеприимно встретил
Под узеньким навесом, что на столбах лежал.
«Обточены искусно! - так он себе отметил -
Похожи на подсвечники!» Секунду взгляд держал.

Внутри себя трактир с избой был русской схожим,
Размерами побольше – отличие от той.
Узорочье резное вкруг окон с сказкой схоже,
Пестрело свежим деревом, работы не простой!

На ставнях нарисованы с цветочками кувшины.
По деревянной лестнице направился наверх
И там, в сенях широких, взобравшись на вершины,
Старуху в пёстрых ситцах увидел прежде всех.

«Пожалуйте сюда!» - та вежливо сказала,
Что он, не медля, сделал - за нею в след вошёл.
За дверью всё знакомо - обычнейшая зала,
«Приятелей» старинных сейчас же глаз нашёл:

Огромный самовар, что не бывал без дела,
В углу шкаф треугольный среди скоблёных стен
И непременно кошка, лежащая тут смело,
С котятами слепыми – привычная из сцен…

В углу под образами яички из фарфора,
Висевшие на ленточках на красных, голубых,
Пучки душистых трав по принципу фавора –
Задумай кто понюхать, тот час поднял бы чих…

Ну, и конечно, зеркало, что так отображало
Взглянувших внутрь него, как вздумалось сейчас…
Кому бы, например, теперь принадлежало
И не лицо – лепёшка и лишних пара глаз?

Достаточно подробно трактир сей описали,
Вернёмся, наконец, к герою своему,
А он, как все мы помним, находится здесь в зале,
Пора бы и заказ спросить уже ему!

«Что, поросёнок есть?» - вопрос к стоявшей бабе.
«Есть!» - отвечала та. «Давай его сюда!
Он с хреном и сметаной?» «Да!» - улыбнувшись слабо.
Недурственно готовят, заметьте, господа!

Она ушла куда-то, чтоб быстренько вернуться
С ножом, тарелкой, вилкой – сейчас всё видеть мог.
Крахмальная салфетка всё не желала гнуться,
Солонку не поставить – упасть старалась вбок…

Герой тотчас пустился с ней в разговор, конечно!
Не медля расспросил чей будет трактир сей?
Сама ли его держит иль кто другой? Сердечно,
Внимательно выслушивал, вопросы, как ручей…

И всё-то интересно: каков доход, к примеру,
Женаты ль сыновья и с ними ли живут?
Какую взял старшой? Сноха ладна ли в меру?
Большое ли приданое? Что, прибавленья ждут?

И не сердился ль тесть, что подношений мало?
Само-собой фамилии помещиков спросил
Какие есть в округе? Сказала сколько знала,
Перечислений ряд примерно так гласил:

Полковник Чепраков, Блохин и Почитаев,
Мыльной да Собакевич… (вот этот нам знаком…)
И тут же услыхал, что многих почитает,
Манилова, к примеру: «О, энтот не таков!

Повеликатней будет последнего намного:
Велит тот час курчонка какого отварить,
Телятинки закажет, печёночки немного…
Приветливо, любезно со всяким говорит.

Что принесёшь, отведает всего, чуть прикоснётся…
Не то, что Собакевич! Из блюд всегда одну
И слупит подчистую, никак не откачнётся…
Ещё добавки стребует за ту же всё цену…»

Во время их беседы он кушал поросёнка,
Которого на блюде остался лишь кусок.
За стенами колёса вдруг прозвучали звонко.
Он выглянул в окно: кто бы приехать мог?

Увидел пред трактиром прелёгонькую бричку
Запряженную тройкой недурственных коней.
Оттуда вылезали на вид весьма приличных
Мужчин каких-то двое, один в рост подлинней.

Тот, что повыше был, как будто белокурый,
А тот, что чуть пониже, чернявый, темноват.
Что посветлей в венгерке, одетый по фигуре,
А тёмный - в архалуке обычном, простоват…

Издалека сюда тащилась колясчонка,
Пустая и влекомая какой-то четвернёй.
Верёвочная упряжь смотрелась хлипко, тонко,
Все хомуты на клочья… аж хлопнул пятернёй…

Который посветлей по лестнице направился,
Чернявый между тем всё не искал покой:
Чего-то щупал в бричке, слугу о чём-то справился,
Махая в то же время коляске той рукой.

И Чичиков ответил. Вошедший был мужчина
Повыше средний росту и худощав с лица,
Как говорят: издержан… своя тому причина…
Плюс рыжие усы – портрет чтоб до конца.

По загоревшей коже смог сделать заключение,
Что тот, конечно, знал вот что такое дым,
Не пороховой – табачный! Имелось увлечение…
Не к средним бы годам, скорее к молодым…

За несколько минут они б разговорились
И ближе познакомились, набор в словах простой
В начало был положен: согласно умилились,
Что ехать поприятней – дождь пыль прибил собой…

Но в этот вот момент другой сюда поднялся
И сразу же картуз свой сбросил с головы.
Взъерошил пятернёй смоль-чуб: слегка примялся…
Как лучше описать, чтоб увидали вы?

Не очень и высок, недурно, впрочем, сложен,
Румянец по щекам, улыбка – снег темней!
Кровь с молоком сказать? Да, знаете, похоже!
Здоровье так и прыскало от личности от всей!

Плюс чёрная густая в причёске шевелюра,
Приятная для взгляда пушистость бакенбард,
Осанистая, крепкая в движениях фигура.
Заметил сразу Чичикова и был, казалось, рад!

«Ба, ба, ба! Какими здесь судьбами?»-
Вскричал сейчас же тот, расставив две руки.
И Чичиков признал: Ноздрёв тут перед нами,
Обед у прокурора, манеры чьи легки…

Он тот, кто чрез минуту так коротко сходился
Со всеми, кто случался, пусть повод не давал,
На «ты» лишь обращался, казалось, не сердился,
Коль слышал удивленье, но не переставал…

«Откуда ты теперь?-посыпались вопросы,
Ответы на которые не очень-то и ждал –
А я, брат, еду с ярмарки! Продулся в пух там просто!
Поверишь ли, не знаю, как сам того не ждал!

Ни разу в своей жизни вот так не продувался…
Ведь я на обывательских! Взгляни какая дрянь!
Насилу дотащили… Спасибо, зять попался,
К нему вот перелез! – и к зятю слово – Встань!

Вы точно не знакомы? Позволь тебе представить:
Мижуев, мне он зять! Сложилось по судьбе…»
И тут же продолжал… Умолкнуть не заставить:
« Всё утро, представляешь, речь только о тебе!

Я так и говорил: смотри, коль мы не встретим
Где по дороге Чичикова! Ну, что? Ведь, говорил?»
Зять молчалив, наверно. Смолчал и не ответил,
Смотрел на них устало, лишь взглядами дарил…

«Ну, брат, когда б ты знал, как я теперь продулся!
Всё, что с собою было, осталось там – спустил:
Четвёрку рысаков, часы – вдруг улыбнулся –
Взгляни, нет ничего на мне, всё по ветру пустил!»

И Чичиков взглянул и точно, что заметил:
Цепочки даже нету… оправдан, видно, пыл…
И даже показалось (на редкость же приметлив!),
Что бакенбард один прорежен знатно был…

А тот, не умолкая, всё продолжал с восторгом:
«Случись тогда двадцатка – вот ты бы одолжил!
Не только б отыгрался, а сверху больше много,
Тридцатку тысяч с лишком в бумажник бы сложил!»

«Всегда так говоришь – вмешался белокурый –
Я дал полсотни, помнишь, так тут же и продул!»
«И те бы не продул, не сделай глупость с дури,
Ведь я после пароле да утку вдруг загнул!

Когда б не эта глупость, весь банк сорвал бы, точно!»
«Однако, не сорвал…» - тот снова пробубнил…
«Не вышло из-за утки… не зли меня нарочно!
Ведь, кажется, понятно, подробно объяснил!

По-твоему, майор тот хорошо играет?»
«А хорошо иль плохо, тебя вот обыграл!»
«Вот важность-то какая! Чего так распирает?
И я вот так смогу и он про это знал!

Но это не игра! Решился б он дуплетом!
Вот тут-то и смотри какой майор игрок!
За то, брат ты мой, Чичиков, кутили ж мы при этом!
Отличнейшая ярмарка! Любой отметить мог!

Теперь вот даже вспомню и так тебя жалею,
Что ты там не случился! Такой великий съезд!
Купцы, представить можешь, и те почти немели
Какая шла торговля! Всё, что свезли окрест

По выгоднейшим цена немедля распродали!
А в трёх верстах от города стоял драгунский полк.
Все офицеры здесь! Всех в городе видали,
Все сорок человек! В винище знают толк!

Как мы начали пить… Штабс–ротмистр Поцелуев,
Такой, брат ты мой, славный! Усы какие, брат!
Бордо зовёт бурдашкой премило, как милует…
Кувшинников – поручик! Знакомству много рад!

Премилый человек! Могу сказать – кутила!
Мы всё с ним вместе были, так коротко сошлись!
Какое там вино у Пономарёва было!
Такое не встречалось и отродясь, кажись…

Но нужно тебе знать, что он мошенник страшный
И в его лавку лучше совсем не заходить!
Подмешивает в вина, разбойничек вчерашний!
Ведь даже бузиною пытался разводить…

Но если так случится, что вытащит из дальней
Секретной комнатёнки, то тут, брат мой, держись!
Не встретишь уже лучше, по вкусу идеальней,
Ну просто в эмпиреях находишься, кажись…

А можешь ли представить шампанское такое,
Что даже губернаторское в сравненье просто квас!
Не просто, что клико, а как бы и двойное,
Ах, просто матрадура – названье в самый раз!

И если б только это! Так нет – достал бутылочку
Французского, конечно, с названием бонбон!
Про запах что сказать? Розетка, моя милочка,
Не обижайся, право, за этот вольный тон!

Так славно покутили! В романах не опишешь!
Уж после нас, представишь, приехал туда князь,
Хотел найти шампанского, но где его отыщешь?
Мы всё употребили! Гуляли просто всласть!

Поверь ещё теперь, что я там за обедом
Семнадцать штук бутылок в один присест испил!»
«Ну, столько ты не выпил!» - зятёк заметил следом.
«Как честный человек, скажу! Там и свидетель был!»

"Ты можешь говорить всё, что тебе угодно,
Но я тебе скажу - и десять не суметь!"
«Вот хочешь об заклад, что выпью? Благородно!»
«К чему бы тут заклад? Желанья нет хотеть!»

«Поставь своё ружьё!» «Не нагоняй мне зуду!»
«Попробуй же, поставь!» «Отстань же, не хочу!»
«Остался б без ружья… обманывать, что ль буду?
Я, брат наверно знаю, когда что получу!

Эх, Чичиков ты, Чичиков! Как мне безумно жалко,
Что ты там с нами не был! Вот что теперь скажу!
Уже бы с тем Кувшинниковым во век ты не расстался,
Ведь, ты не наши скряги как я их всех держу!

Ведь, ничего б не стоило пуститься в круговерти!
Ты, право слово, свинтус… а как ещё назвать?
Дай поцелую что ли? Люблю почти до смерти!
Мижуев, посмотри! Вот что о нём сказать?

Вот кто он мне такой? Иль я ему, обратно…
А тут судьба свела, случайность на пути…
Приехал вон откуда, я здесь живу приватно…
Переплелись, однако, дороги – не сойти…

А сколько было, брат, карет там! Преизрядно!
В фортунку крутанул – извольте получить:
Две баночки помады, фарфор (узор нарядный!),
И плюс к тому гитара! Ещё крутнул – фюить!

Канальство или как, ведь сверху шесть целковых!
А как мог не крутнуть, коль первый раз прошло?
А, впрочем, ерунда… К Кувшинникову снова –
Такой, брат, волокита и так всё гладко шло!

На всех почти балах мы с ним там побывали!
Одна была такая – не знаю как сказать…
А разодета как: вся в рюшах-трюшах! В зале
Второй такой не сыщешь и пальцем показать…

На что уж я, ты знаешь, и то себе отметил:
Вот, чёрт возьми, пожалуй… Мелькало в голове!
Как этот вот Кувшинников вперёд меня заметил,
Ведь бестия какая, да не одна – прям две…

Подсел и на французском сейчас ей комплименты.
Поверишь, простых баб и тех не пропустил…
Клубничкою попользоваться – так эти вот моменты
Со смехом называл нам, и всяк его простил!

А сколько было рыб и балыков чудесных!
Я таки исхитрился – везу с собой один!
Купил ещё не быв стеснённым в деньгах тесно,
Имелись ещё деньги… потом уж всё спустил…

А ты куда теперь? Спросить всё забываю?»
«С визитом к человечку, так скажем, одному!»
«На что он вдруг тебе? Ко мне теперь поедем!»
«Нет! Это невозможно! По делу я к нему!»

«Ну, вот уже и дело! Оподелдок Иваныч!
Пари держу, что врёшь! Только скажи к кому?»
«Да, дело! Очень важное!» «И непременно на ночь?
К кому же ты собрался? И в мыслях не пойму!»

Тут Чичиков замялся: «Ну, так и быть, отвечу!
Визит мой к Собакевичу!» Ноздрёв захохотал.
«И что в этом смешного? Смеяться, право, нечего…»
Изрядно недовольный герой забормотал…

Но тот его не слушал, заливисто смеялся
Тем ярким, звонким смехом, как может человек
Здоровьем не обиженный, открыто удивлялся,
Распахнуто и искренно, с слезою из-под век!

Выказывая миру все зубы до единого,
Что сахара белее, как жемчуга блестят!
Заливисто и громко: «Эк, как его подкинуло!»-
Случись когда соседи, с испугу вспучат взгляд.

«Да, ведь, и жизни той ты рад уже не будешь,
Когда к нему приедешь: он просто жидомор!
Поверь уже теперь! Во век не позабудешь –
Я честный человек, но можно и на спор!

Ведь, мне характер твой, как свой, почти известен!
Жестоко там опешишься, коль вздумаешь найти
Банчишку хоть какого, бонбона, чтоб до песен…
Пошли ты его к чёрту! С ума легко сойти!

Надумал куда ехать! По мне – так вместе с нами!
Попотчую отменно – вон балычок с собой!
Пономарёв всё клялся: «Для вас одних отвесил!
Хоть с обыском пройдитесь – нигде, не Боже мой!»

Они с откупщиком мошенники первейшие –
Не за спиною где, в глаза им говорю!
Смеются только бестии… приятели нежнейшие…
Прям так и распирает, как только где узрю…

Ах, брат, совсем забыл тебе сказать, однако!
И знаю, что пристанешь, а всё одно скажу…
Имей уже в виду, хоть обижайся всяко,
И десять тысяч сунешь, а всё же откажу!

Вот так вот наперёд о том и объявляю –
Из-за стола поднялся и подошёл к окну:
«Порфирий! Слышь, Порфирий! К тебе, ведь, заявляю!
Неси сюда щенка! Готовисси ко сну?»

Слуга его в то время балык надыбал в бричке
И без раздумий всяких кусочек отхватил…
Врасплох, считай, застали… «А!»- крикнул по привычке,
Скорее руку с рыбой за спину запустил…

Но тот уж отошёл и ничего не видел,
И похвальбы своей на миг не прекратил:
«Ты знаешь, брат мой Чичиков, я свет тогда не взвидел,
Как увидал его… Чуть-чуть не упустил…

Ведь краденый щенок! Ей-Богу! Вот те слово!
За самого себя хозяин не отдал…
Ты помнишь ту каурую, что взял у Хворостырёва?
Её ему сулил!» Но тот их не видал

И даже не слыхал! Ноздрёву это странно…
Тут подошла старуха: «Подать ли закусить?
Не будете ль чего?» «Не будем…- покаянно –
А, впрочем, рюмку водки не дурно бы вкусить!

Какая у тебя?» Она ему: «Анисовая!»
«Ну, что ж? Давай анисовой!» «Другую захвати!» -
Включился белокурый. «В театре там актриса,
Как канарейка пела! Кувшинников: ах, ти!

Ты как, мне говорит, пройтись насчёт клубнички?
Такой, брат, балагур! Не сыщешь – не ищи!
Одних там балаганов штук пятьдесят в наличии!
Как Фернади крутился! Смотри и трепещи!»

Старуха подав рюмки, пред ними поклонилась,
Но тут вошёл Порфирий с щеночком на руках.
«Клади его на пол! Скорее, сделай милость!»
Тот сразу положил. Ноздрёв воскликнул: «Ах!

Смотри, какой щенок!» Поднял того за спинку.
Тот заскулил с испугу, визглявый поднял вой…
Внимательно на брюхо смотрел, как на картинку:
«Ты почему, мошенник, приказ не сполнил мой?

Ты даже не подумал повычесать его!»
«Нет, барин! Я вычёсывал!» - Порфирий не смолчал.
«А почему же блохи?» «Понятно бы с чего-
Чай, с брички поналезли!» - нахально отвечал…

«Так и скажи, что врёшь! Иль я того не вижу?
Не вспоминал о том, что надо почесать!
Не только не исполнил, а, как о том предвижу,
Своих понапустил… Не знаешь, что сказать?

Поди-ка сюда, Чичиков! Смотри какие уши!
Рукою их пощупай!» «Собака не дурна!»
«Нет! Ты возьми нарочно, как есть меня послушай,
Потрогай его уши!» «Порода уж видна!»

«А нос! Возьмись за нос! Ого какой холодный!»
Обидеть не желая, тот взял щенка за нос:
«Хорошее чутьё!» «Хороший? Бесподобный!»
Отдал щенка Порфирию, чтоб тот его унёс.

«Вот истинный мордаш! Поверь, уж я-то знаю!
На мордаша, признаюсь, зуб я давно острил…
Я, как никто другой, в породах понимаю!
Он маловат, конечно, а то бы зашустрил!

Послушай меня, Чичиков! Ты должен непременно
Теперь ко мне поехать, недалеко – пять вёрст!
Легко домчимся – духом! Доверься – несомненно!
Потом и к Собакевичу, коль ты настолько прост…»

«Чего же не заехать? Зазвать вон как старался…
Чем он других-то хуже? Такой же человек…
Горазд, видать, на всё, к тому же проигрался…»
Подумал про себя, потом уже изрек:

«Изволь! Уговорил, но без задержек только –
Мне время очень дорого…» «Ни Боже мой, душа!
Вот это хорошо! Раздумывал-то сколько…
Втроём все и покатим теперь же не спеша!»

«Нет, ты уже, пожалуйста, меня-то отпусти!
Я не могу с тобою, мне надобно домой! –
Проговорил Межуев – Товарищ есть в пути,
В их бричку пересядешь…» «Ни даже Боже мой!

Не сметь о том и думать!» «Жена сердиться будет…
Пусти уж, сделай милость!» «Сказал тебе: ни-ни!
Всё пустяки, брат мой! Поверь мне, не убудет…
Поедешь с нами вместе!» «Езжайте же одни…»

Межуев был из тех, в характере которых
На самый первый взгляд упорство, вроде, есть –
Рта не успел открыть, сейчас вступают в споры,
Хотя, сказать в защиту, не каждому та честь!

Из тех ещё, к примеру, что вряд ли согласятся
С чем не согласны сами, что против них идёт:
Коль белое – то белое и чёрным не назваться,
На дурака не скажут – умней других людей!

Сумеют настоять, пойдут своей дорогой,
И под чужую дудку им точно не плясать,
И не обидь ничем, и лучше бы не трогай –
Решительными красками портрет живописать!

Но кончится всё тем, как и понять не знаешь,
Что принимал за твёрдость и не она совсем,
А вовсе даже мягкость… с чего? Не понимаешь-
Согласен и со всеми! А возражал зачем?

Короче, начал гладью, но гадью всё закончил…
«Вздор! – повторил Ноздрёв, надев ему картуз.
И он пошёл за ними смиренно, даже очень,
Хоть на душе сейчас лежал, конечно, груз…

«За водочку бы, барин!» - напомнила старуха.
«Ах, да, зятёк! Послушай, отдай ей, заплати!
В кармане ни копейки, то есть буквально сухо…»
«И сколько мы должны?» «Да, что уж там? Ах-ти…

Двугривенный всего!» - с улыбкой хлебосольной.
«Однако же, ты врёшь! Полтины хватит ей!»
«Нет! Маловато, барин!» - полтиною довольна
С почтеньем проводила до выходных дверей.

Убытку не несла – ведь вчетверо спросила!
Приезжие уселись по бричкам, по своим
И Чичикова бричка близ той заколесила,
В которой был Ноздрёв и зять, конечно, с ним.

А следом уж за ними, частенько отставая,
Ноздрёва колясчонка на тощих лошадях,
Порфирий ею правил, совсем не уставая.
Щенок за пассажира на барских площадях…

Меж новыми друзьями шёл разговор, конечно,
Но он не интересен читателю сейчас.
Поступим по-другому и вовсе не беспечно –
Продолжим про Ноздрёва коротенький рассказ.

Лицо ему подобных читателю знакомо.
Таких людей немало встречалось на пути.
Зовут их разбитными не зря, и так - весомо:
У них уже и в детстве компания в чести!

Хотя при всём при этом частенько их колотят…
Есть бесшабашность в лицах открытых, удалых!
Знакомятся легко и всё подряд «молотят»,
Подчас, бесцеремонно, без такта, «бьют под дых»…

Коль дружбу заведут, то не на день – на вечность!
Но всякий почти раз затеется буза
И точно, что виною тут будет их беспечность,
Как вихрь какой внезапный иль скорая гроза…

Всегда говоруны, кутилы, народ видный!
Ноздрёв и в тридцать пять, как в двадцать лет – един!
Охотник погулять, не семьянин завидный,
Легко всё, беззаботно – себе сам господин!

Женитьба на него никак не повлияла
Ещё и потому, что жёнушка его
Раненько умерла, прожив с ним очень мало,
Оставив двух детишек на мужа своего…

Которые ему совсем не нужны были,
Вот то есть абсолютно, решительно совсем!
Они, поди, и голос отца того забыли…
Дня дома не сидел… и то сказать – зачем?

Однако за детьми присматривала нянька…
А чуткий его нос за много-много вёрст
Умел учуять бал. Пирушку где-то с банькой,
Где ярмарки, где съезды… вот как был нос не прост!

В одно мгновенье ока там и спорил уже лишку,
И заводил сумятицу за игровым столом.
Подобно всем таковским, имелась страсть к картишкам,
Играл, но не безгрешно, кончая часто злом:

Премудростей знал много и тонкостей различных,
За кои же партнёрами бывал частенько бит -
Случалось, колотили пребольно и прилично
И даже сапогами, что ухудшало вид…

Роскошным бакенбардам с ним вместе доставалось –
Такую передержку вдруг задавали тем,
Что жидкими весьма на долго оставались,
Бывало, что лишался одной из них совсем…

Но полные здоровьем ланита лишь блистали,
Вмещая в себя столько к взращенью мощных сил,
Что бакенбарды снова и скоро вырастали
Ещё и лучше прежних! Господь, что ли, хранил?

Но, что всего странней(лишь на Руси бывало!)
Они встречались снова: кто бит и те, кто бил,
Как будто ничего плохого и не знали,
Не помнят как они и он про то забыл…

Ноздрёв был человек во многом исторический!
На каждом из собраний, где бы ни побывал,
Случались и истории, всегда категорически,
Он словно приключения откуда призывал!

Иль выведут из зала под рученьки жандармы,
Иль вытолкают в шею приятели его…
Случались даже драки, порою и до травмы-
Не это, так другое… Не высказать всего!

Бывало, что нарежется в буфете до отвалу…
Или проврётся жутко, аж стыдно самому…
Без видимой нужды… К чему бы то пристало?
Но сколько ни гадай, не скажешь почему…

Возьмётся и расскажет, что есть в его конюшне
Лошадка шерсти розовой иль, может, голубой!
Те, кто и хотел послушать, покинут его лучше,
А кто-то даже скажет: «Чего это с тобой?

Ты, брат, слегка увлёкся и отливаешь пулю!»
И отойдут в сторонку, чтоб близко не стоять…
А кто-то и не выдержит, да и покажет дулю…
Случалось, что и сцепятся, не сразу и разнять…

Есть средь людей такие, что любят гадить ближним
Без видимых к тому каких-нибудь причин…
И даже среди тех, кто не чета всем «нижним»
И вовсе при чинах, скрываясь средь личин…

Он будет руку жать, беседовать о важном…
Наружность благородная, с звездою на груди,
И вдруг нагадит вам пред взглядами однажды,
Как от простого смертного и от того не жди…

И ты стоишь в растерянности, что-почему не знаешь…
Дивиться лишь останется и больше ничего…
Сбит с толку окончательно, плечами пожимаешь,
А он пошёл себе… забыл... не до того…

Такая же вот страсть была и у Ноздрёва:
С кем ближе всех сходился, тому он и «солил»
И всё за просто так, за «живо, брат, здорово»
С премилою улыбкой, чем ещё больше злил…

Расстраивал и свадьбы, как будто то безделки,
Распустит небылицу – не выдумать глупей…
Коль поделился с ним – не подписать и сделки…
Повсюду успевал… Попробуй ты успей…

При этаком наборе считал себя вам другом,
Любезнейшим приятелем, добрейшим изо всех!
При встрече говорил, что рад, готов к услугам,
По-дружески обнимет и спросит: «Как успех?

Ведь ты такой подлец, что не найти второго!
Ни разу не заедешь!» Вот так вот! А чего?
Как будто бы за ним не числилось плохого,
И все поступки-пакости вам милость от него!

Ноздрёв был человеком во многих отношеньях
Многосторонним даже, что нелегко понять:
В одно и тоже время был в нескольких решеньях –
Уехать на край света и всё пообменять!

Ружьё, собака, лошадь- всё было средством мены,
Но вовсе не затем, чтоб в плюсе результат!
Происходило действо как средство перемены,
Неугомонной юркости и часто невпопад…

Случись попасть на ярмарке на простака какого
И обыграть на деньги и сумму получить,
Сейчас же накупал тьму-тьмущую такого,
Что попадалось сразу! Что в перечень включить?

А всё, что вдруг попало: курительные свечи,
Изюм и хомуты, точильный инструмент,
Табак и пистолеты, горшки кухонной печке,
Посуду из фаянса, набор каких-то лент,

Селёдки, сапоги и жеребец на племя,
Для нянюшки платочки, голландские холсты…
На сколько хватит денег! Заметим в то же время,
Что очень-очень редко домой мог привезти

Вот эти все покупки, поскольку всё спускалось
Почти что в тот же день другому игроку
Плюс в иной раз к тому же ещё и прибавлялась
Любимейшая трубка, кисет, пуд табаку,

А то и четверня со всем к тому набором:
С коляскою и с кучером, и сюртуком с плеча…
И не отдать нельзя – сочтут, пожалуй, вором,
Опять же поколотят без меры сгоряча…

Случалось и не редко, домой уж отправлялся
В коротком сюртучишке иль в архалуке, что ль,
Искал себе попутчика… Тому не удивлялись,
И почти все жалели: «Садись рядком, изволь…»

Таким вот был Ноздрёв во всём своём обличии!
Быть может, тот характер избитым назовут
И станут говорить, подобных нет в наличии,
Уж нет таких ноздрёвых… ошибка сразу тут!

Такие есть меж нами, пожалуйста, не спорьте!
Быть может, в другом платье, но всюду и везде…
Не будьте легкомысленны, нас от того увольте,
Ноздрёвы не повывелись к несчастью иль беде…

Все три, меж тем, коляски к крылечку подкатили,
Но в доме у Ноздрёва никто о том не знал,
Прибытия не ждали и не предвосхитили:
Никто встречать не вышел, он никого не звал…

Два мужика на козлах столовую белили,
Затягивая ладно задумчивый мотив…
Ноздрёв вбежал туда - всё сразу удалили:
И мужиков и козлы, как ветром подхватив…

Поранее пяти не выйдет… Хозяин, возвратившись,
Повёл своих гостей осматривать и – всё,
Что у него в деревне, задержкой не смутившись
И в два часа иль больше прошли насквозь неё!

В конюшне задержались по времени подольше.
Там были две кобылы, так, ничего на вид:
Одна каурой масти, другая в серый больше
И в «яблоках» орловских. На чужаков косит…

Заметил тут же зять. «Ей-богу, дал десятку!
Клянусь теперь чем хочешь! Побьёмся об заклад!»
«Божись иль не божись, скажу вновь по порядку-
И тысячи не стоит!» - стоял, потупив взгляд…

Там, в этой же конюшне, козла вдруг повстречали.
По старому поверью он был при лошадях
И точно с ними ладил: его не замечали,
Гулял у них под брюхом, как дома, не в гостях!

Потом уже повёл, взглянули б на волчонка,
Которого нарочно держал здесь на цепи:
«Кормлю сырым лишь мясом, рассчитывая тонко,
Что зверем совершенным сумеет он взрасти!»

Осматривали пруд, в котором велась рыба
Такой величины, что трудно описать:
Два взрослых мужика едва, поймав, могли бы
Изрядно помотавшись, на брег её достать!

В чём родственник, конечно, немедля усомнился,
Тот лишь махнул рукой – как хочешь, хоть не верь…
Вновь разгорелся спор уже привычно в лицах…
«Ах, Чичиков! На псарню веду тебя теперь!

Отличнейшую пару собак сейчас представлю!
Наводит изумленье их мясов чёрных твердь!
Такая, брат мой, крепость! Щиток – игла, добавлю!
Нигде, поверь душа, таких не лицезреть!»

Красивый кроха-домик стоял уж перед ними
По центру огороженного со всех сторон двора.
Заполнен этот двор собаками одними…
Хозяина заметили, затеялась «игра».

Что странно, дружелюбно гостей здесь принимали,
Старались «поздороваться», удастся и лизнуть…
Какими только кличками их тут не называли!
Назвать всех не берёмся – язык легко запнуть:

Пожар, Пороховой и Скосырь, Стреляй и Обругай,
Награда, Попечительница, Касатка, Припекай,
Черкай и Северга, Хитрюга, Допекай,
Весёлый и Угрюмый… и, как его? Сверкай!

При этом всевозможных цветов и сочетаний:
Муругих, чёрно-белых, с подпалиной и без…
Встречались полво-пегие: потомство тех «свиданий»,
Которое являлось велением Небес…

Пересмотрев собак, вводивших в изумленье
Необычайной крепостью своих чёрных мясов-
Хорошие собаки, сошлись в определенье,
Пожалуй, в первый раз за несколько часов!

Пошли смотреть на суку слепую совершенно.
Всё в точности по слову – она была слепа:
«Но пару лет назад, вы ахнули б, наверно,
От этой крымской суки немела вся толпа!»

За псарнею все дружно на мельницу смотрели
Где не хватало порхлицы… Как объяснить чего?
Представьте себе место, где утверждать умели
Тот самый верхний камень веретена всего!

Веретено вращалось, а вместе с ним и порхлица –
Такое дал названье русский мужик ему!
Чудное не чудное, а говорят и помнится,
Вписалось в его речь, пришлось и по уму!

«А тут, на этом месте, задумана мной кузница!»-
Ноздрёв всем объявил. Пошли её смотреть.
Всё осмотрели: точно! Согласны – это кузница,
Пора бы уж и горну в ней огоньком гореть!

«А вот на этом поле – взмахнул туда рукою-
От зайцев-русаков земли не разглядеть!
Такое их количество – погибель аж, не скрою!
И это моё поле! Потомкам им владеть!

Вот с места не сойти, я сам вот тут однажды
За заднюю ногу схватил вдруг русака!»
«И снова не поверю! И не поверю дважды –
Так зайца не поймать! Ищи, брат, дурака!»-

Заметил снова зять. «А вот поймал! Нарочно! –
На то ему ответил – Теперь вас поведу
Смотреть мою границу, указанную точно!»
Повёл их через поле... шли, как на поводу…

Что делать? Побрели меж взброненными нивами,
Да между перелогами… Наш Чичиков устал…
Частенько у них ноги тонули между глинами,
Выдавливали воду – низинные места…

Сначала береглись, ступали осторожно,
Потом, увидев то, что был напрасным труд,
Что ничему не служит и что избегнуть сложно,
Брели уж напрямки, на туфлях грязи пуд…

Прошли уже довольно большое расстояние
И точно обнаружили границу - столб и ров:
«Вот видите теперь, что входит в состоянье?
Всё, что до рва – моё! Именье – будь здоров!

И даже по ту сторону – тот лес, хотя, к примеру,
Который вон синеет и даже, что за ним!»
«Не все твои слова возможно брать на веру-
Когда вот этот лес успел вдруг стать твоим?

Когда же ты успел купить его так скоро?»
«Представь себе, купил! И дорого отдал!
Третьего дня свершилось! Решительно и споро!»
«Да ты же был на ярмарке! Народ тебя видал!»

«Ну, право же, Софрон! Вместо меня, что ль, некому?
Как надо совершили! Приказчик завершил!»
«Ну, разве что приказчик… но я своё кумекаю…»
Зять снова усомнился – частенько тот грешил…

Обратно возвращались той самою дорогой.
Он самым первым делом провёл их в кабинет.
На кабинет который тот походил не много,
Поскольку тем присущего в той комнатке и нет:

Ни книг там, ни бумаг в заводе не бывало…
Висели только сабли по стенам, два ружья:
Одно в триста рублей, другое больше встало –
Купил за восемьсот… Поверите ль, друзья?

И тут же показал турецкие кинжалы,
Ошибочная запись гласила на одном:
«Сибиряков Василий», но как держали жало!
Шарманка вдруг возникла, но это уж потом.

Не без приятности играла та шарманка,
Но где-то в середине, казалось, там, внутри,
В мелодиях был сбой, какая-то обманка,
Иль сразу, изначально, так мастер похитрил:

Звучавшая мазурка оканчивалась песней
«Мальбруг в поход собрался», а песня в свой черёд
Вдруг завершалась вальсом! Что, право, интересней,
Чем было бы, как должно везде, у всех идёт!

Ещё одну особенность гостям как не заметить?
Ноздрёв уж перестал давно её вертеть,
Но звук не прекращался, а скрипом ржавых петель,
Играл у всех на нервах… сил мало, чтоб терпеть…

Из многих её дудок, одна всё не желала
Совсем угомониться и продолжала «петь»…
Потом явились трубки числом совсем не малым…
Хотели иль не очень, пришлось на них смотреть…

Различных самых форм из дерева и глины,
Обкуренные – нет и даже из пеньки…
Обтянутые замшей. Мундштук короткий, длинный,
Встречались с янтарём! Весомы и легки…

Средь этого добра кисет дивной работы!
«Расшит самой графиней, шептавшей мне «люблю!»,
А ручки у неё, поверьте, это что-то:
Субтильнее не встретишь, восторг и суперфлю!»

Балык перед обедом. Немного закусили.
За сам обед позвали уже вблизи пяти.
Отправились не медля, как только пригласили,
Проголодавшись знатно от долгого пути.

Про сам обед, коль честно, и говорить не хочется…
Как видно, для хозяина не в жизни самоцель…
Что подавалось, как – не важно! Что морочиться?
Не голоден и славно… что выводом отсель?

Поэтому и повара держал без наворотов…
Тому совсем комфортно – чего желать ещё?
Другой хозяин, может, погнал бы за ворота,
А этому всё ладно и лишь бы горячо!

Из поданных им блюд, что явно подгорело,
А что-то не сварилось – так и принёс сырым…
Принцип его подхода к готовке, скажем смело,
На вдохновенье строился, уменье шло вторым…

По- видимому, клал в кастрюли что попало,
Что было под рукою его на тот момент,
То, что в итоге будет, совсем не волновало…
Использовал в рецептах обычный сортимент:

Стоял ли возле перец – то сыпал без разбору,
Капуста ли попалась – совал без лишних дум…
Без меры молоко, крупы, для каши впору,
Ветчинки и гороху – всё, что придёт на ум!

Зато Ноздрёв налёг теперь уже на вина!
И суп не подавали, портвейном оделил
По полному стакану, аж краешка не видно
И сразу госотерна, не мешкая, налил,

Поскольку не встречалось обычного сотерна
В губернских и уездных не крупных городах,
Но только госотерн… Престижнее, наверно…
И с выдержкой приличной, конечно же, в годах…

Потом велел подать мадеры Той бутылочку,
Которую фельдмаршал не видел, не пивал…
И это было точно, поскольку, моя милочка,
Сказать его словами – никто бы не подал!

Казалось, от неё во рту всё возгорело…
Купцы, прознавши вкус помещиков давно,
Вливали в неё ром нахально, даже смело!
Иные – царской водки, коль русским всё равно…

Желудки у них крепкие – снесут… И, ведь, сносили!
Критерий самый главный: а как оно горит?
И чем повыше пламя – почтенным подносили…
Такое восприятие о многом говорит…

Затем распорядился принесть «вон ту» бутылку,
Какую-то особенную, что, по его словам –
Шампань и бурганьон: «Бьёт знатно по затылку,
Поскольку вперемешку, признаюсь сразу вам!»

При этом очень щедро плескал в оба стакана –
Направо и налево, но в своё совсем чуть-чуть…
Но Чичиков не промах, заметил: «Эко, странно…
Держись, брат, осторожно! Внимательнее будь!»

Чуть отвлечётся тот – выплёскивал в тарелку…
А на столе рябиновка! Хозяин объявил:
Вкус сливок совершенно, забыв одну безделку,
Что аромат сивухи все сливки перебил…

Затем бальзам какой-то – не вспомнить даже имя,
А, впрочем, сам хозяин то так, то так назвал.
Обед давно закончился и Бог бы уже с ними,
Но гости за столом – хозяин не вставал…

Всё что-то говорил… Что? Чичиков не слушал,
Поскольку занят был раздумьями о том,
Как подступить к нему, сказать как можно лучше
О собственной причине, единственной притом…

Сомненья и не малые к тому же возникали,
Что сам предмет таков – при всех не обсудить…
Уединенья требовал, пусть зять мешал едва ли…
Всё ж лишний человек… хотелось погодить…

Но к счастью его зять помог, того не зная,
Почувствовав в себе изрядный перегруз…
Проситься стал домой, лениво так зевая
И даже очень вяло, сказать не побоюсь-

Как будто бы клещами на лошадь нёс хомут!
По русской поговорке – как наш народ умён!
«И нет! И ни-ни! И не придумай!» - на то Ноздрёв ему-
Соорудим банчишку…» Но непреклонен он:

Не обижай меня! Дружище, я поеду! –
Зять отвечал упрямо – И не держи меня!
Жена будет в претензии, ждала уже к обеду,
А заявлюсь, сам видишь, уже в финале дня…»

«А ну её, жену… такое дело, верно,
Затеете, важнее которого и нет…»
«Нет, брат! Она такая, другой не сыщешь, верная
С ней обращаться плохо не честно и не след!

Ко мне всегда с вниманием,
Аж, слёзы на глазах…
Такие, брат, услуги и даже со старанием…
Когда б ты только знал и то б воскликнул «ах»!

Нет! Ты уж не держи: как честный человек, поеду!
По истинной по совести заверю в том тебя!»
«И, правда, не держи! Что в нём после обеду?
И грамма проку нет, скажу уже любя…»

«Ну, что же? Поезжай, коль бабиться охота!
Фетюк ты настоящий – на этом остаюсь!»
«Нет, брат, ты не ругай!- совсем через зевоту –
Фетюк тут ни при чём – сказать не побоюсь!

Когда б ты знал, я жизнью своею ей обязан…
Такая, право, добрая и милая ко мне…
И ждёт уже давно… я обещаньем связан,
Чтоб рассказать об ярмарке, что видел в этом дне…»

«Да, ладно! Поезжай! Ври чепуху с три короба!
Вот и картузик твой!» «Нет, брат, ты вновь не прав!
Тебе совсем нельзя о ней с таким вот гонором,
Меня тем обижаешь…» «Езжай и будь здоров!»

«Да, брат, поеду, точно! Прости, что не остался…
Душою бы и рад, но, веришь, не могу…»
Зять ещё очень долго пред кем-то извинялся,
А сам уж ехал в бричке по сонному логу…

Не много в этот вечер о ярмарке узнала
Жена его, конечно, что вряд ли и ждала…
За столько лет ужели всех слабостей не знала?
Такого быть не может… с велика до мала…

«Такая, право, дрянь! – Ноздрёв во след ругался –
Смотри, как потащился! А пристяжной не плох!
Давно его приметил и подцепить старался…
Да с ним не сговориться, не слышит, как оглох…

Фетюк, как есть фетюк!» Порфирий принёс свечи
Как только они в комнату уже вдвоём вошли.
Колода карт в руках: « Без банка скучен вечер!
Рублей по триста, что ли? Ну, что – сдаю? Пошли?»

Но Чичиков прикинулся, как будто и не слышал,
Своё как будто вспомнил и так заговорил:
«А! Чтоб не позабыть – и голосом потише-
Есть маленькая просьба, не свыше всяких сил!»

«Какая?» «А дай слово, что ты её исполнишь!»
«Да, что это за просьба?» «Вперёд ты слово дай!»
«Ну, так и быть, изволь!» «И вправду, что изволишь?»
«Исполню, слово чести!» «Ответ сначала дай:

Чай, у тебя ведь много теперь крестьян умерших,
Которые не счёркнуты покуда из живых?»
«Ну, есть, поди… и – что?» - казалось, что опешил.
«Переведи их мне!» «На что?» - аж спёрло дых…

«Ну, так… мне очень нужно…» «На что?» «Моё то дело!»
«Ты что-нибудь затеял? Признайся честно - что?»
«Да, что уж я затеял? Что можно? Мёртво тело…
Пустяк, ведь, совершенный, не годный ни на что…»

«Тогда, зачем, скажи!» «Какой ты любопытный!
Вот всяческую дрянь потрогать норовит…»
«К чему не говоришь? Зачем такой вот скрытный?»
«Да, что тебе за прибыль всё знать? – смущённый вид-

Ну, просто так! Фантазия такая приключилась…»
«Пока всё не откроешь, не жди и перевод!»
«Вот сам и погляди - нечестно, твоя милость –
Ты слово дал исполнить и вдруг обратный ход?»

«Как хочешь, так и думай, а не получишь! Точка!»
И Чичиков задумался, как лучше подступить?
Придумать и сказать, чтоб тот поверил точно,
Поскольку неуместно теперь же отступить…

Смущаясь, объявил, что этим самым действом
Желает себе в обществе добавить статус, вес:
Поместий больших нет, откуда быть и средствам,
Так до того вот времени хоть что наперевес…

«Врёшь! Врёшь! – на то Ноздрёв – Прехитрая уловка!
Уж я-то точно вижу, что ты заврался, брат!»
Но тот и сам заметил, что выдумал не ловко,
И повод к этой сделке как будто тоже слаб…

«Ну, так я тебе скажу со всяким откровением,
Но только уж, пожалуйста, не проговорись о том…
Надумал я жениться, но есть к тому сомнения…
Родители невесты не против, но при том

Хотят чтобы у зятя душ, скажем, триста было…
Такая, брат, комиссия… я сам уже не рад…
А так как у меня нет даже половины…»
«Ну, врёшь!» - опять Ноздрёв и снова невпопад…

«Ну, вот уж здесь не вру! Вот даже ни на столько!»
И на мизинце пальцем немного показал.
«Я голову поставлю, что врёшь… Зачем вот только?»
«Однако и обидно! С чего бы тут я лгал?»

«Позволь сказать по дружбе, ведь ты большой мошенник!
Ведь я же тебя знаю… Вот, как ты врать посмел?
Не я начальник твой! Ведь, ты брат мой, бездельник!
Ты б у меня, поверишь, давно бы уж висел!

Я б сам тебя повесил на первой же осине!»
Таким вот замечанием герой наш оскорблён!
Любую, скажем, грубость считал невыносимой
И очень неприятной, том более о нём…

Он даже не любил с собою в обращенье
Какой-то фамильярности… никак не допускал!
И даже от начальства и то всегда в смущенье…
И вдруг теперь такое… не ждал и не искал…

Обиделся серьёзно. К чему бы то пристало?
Тому и дела мало… Опять же продолжал:
«Ей-богу, говорю! Повесить - даже мало!»
При этом слишком вольно плечо ему пожал…

«Всему же есть границы! – с достоинством ответил-
Подобными речами в казармах щеголять!
Не хочешь передать (при этом вдруг заметил),
Тогда продай их, что ли?» «Ага! Уже продать!

Да ты, ведь я уж знаю, за дорого не купишь!
Ведь ты, подлец такой, цены не всхочешь дать!»
«Да ведь и ты хорош! Чего суёшь мне кукиш?
Они из бриллиантов все у тебя видать!»

«Ну, так и есть. Я знал!» «Скажи-ка, только честно,
Жидовские замашки откуда у тебя?
Ты должен бы за так отдать их, безвозмездно!
По дружбе, если хочешь, как говоришь, любя!»

«Чтоб доказать тебе: в скалдырниках не значусь!
Я не возьму за них нарочно ничего!
Купи лишь жеребца, а их возьми в придачу!»
«Зачем мне жеребец? Теперь не до него!»

«Помилуй, как зачем? Всего лишь за четыре!
Ведь за него, ты помнишь, я десять отвалил!»
«Но он не нужен мне и за бесплатно в мире…
Завода не держу! Не стоит и хвалить!»

«Нет! Ты меня послушай! Как ты не понимаешь?
Ведь я с тебя теперь возьму всего лишь три!
А остальную тысячу потом уже добавишь…
Не благородно, что ли? Ты сам-то посмотри!»

«Ещё раз говорю: мне жеребец не нужен!»
«Тогда купи кобылу! Каурую бери!»
«И этой не хочу!» «Зазря с тобой я дружен!
К кобыле серый конь – за две всего, смотри!

Ты, Чичиков, чудак, каких ищи не сыщешь!
На первой даже ярмарке подашь их и легко!
И в трое против выручишь! Приличнейшие тыщи!»
«Вот сам и продавай! А мне они на кой?»

Да всё это понятно, но мне теперь хотелось
Любезность хоть какую тебе, брат, оказать!
Не хочешь лошадей? Собак купить приспелось?
Такую продам пару – слов не найдёшь сказать!

Брудастые, с усами, шерсть кверху, как щетина!
А лапа вся в комке, земли не задеёт!
А бочковатость рёбер – уму непостижимо!»
«Зачем бы мне собаки?»- опять отпор даёт.

«Да я вот так хочу! Бери в обзаведенье!
Такое, брат, занятие и сердцу и уму!
Не только для охоты, а так, для наблюдения!
Сколь хочешь обижайся, тебя я не пойму…

Ни кони, ни собаки тебе не интересны…
Тогда купи шарманку за девятьсот рублей!
Считай, за половину, открыто скажу, честно,
Тебе отдам со скидкой, обычай средь друзей…»

«На что она нужна, ведь я не немец, чай,
Чтоб шляться по дорогам, выспрашивать рубли!»
«Да ты взгляни получше! Хоть каплю различай –
Это не та шарманка! Где б взять они могли?

Просто орган! Послушай! Пойдём, ещё посмотришь!
Из красного вся дерева! – сам за рукав тянул,
Как тот не упирался, поддаться и всего лишь…
Тащил по коридору, аж своротивши стул…

«Не хочешь коль на деньги, тогда давай меняться:
Я дам тебе шарманку и всех тех мёртвых душ,
А ты мне свою бричку! В накладе б не остаться…
Плюс триста, что ль, целковых!» «Я не согласен! Чушь!

А я-то в чём поеду?» «Отдам тебе другую!
Немного перекрасишь и сам не отличишь!»
«Неугомонный бес согнул его дугою…»-
Подумал было Чичиков, а тот опять: «Молчишь?

«И вовсе не молчу – мне этого не нужно!»
«Так бричка. Плюсом души, шарманка: да ты чё?»
«Сказал же – не хочу!» - уж голосом натужно…
«А отчего не хочешь? Не дорого ж за всё…

Так вот ты, брат, какой… С тобою, как я вижу,
Нельзя как меж друзьями хорошими никак…
Сейчас уже скажу, чем даже не обижу –
Что ты как есть двуличный…» «Да, что же я дурак?

Ты сам-то посуди: зачем мне, что не надо?»
«Нет, это ты, пожалуй, уже не говори –
Теперь я раскусил, достаточно и взгляда –
Ракалия такая… так на меня не зри…

А хочешь, метнём банчик? На кон всех и поставлю
И плюсом хоть шарманку!» «Решиться здесь на банк,
Как в неизвестность ввергнуться… и, что ещё добавлю.
Не в том я настроении… Так, что, прости, никак!»

«С чего вдруг неизвестность? Так и сказать не смеешь-
Единственно удача иль счастье или фарт!
С тобою коль они – и выиграть сумеешь,
А если отвернутся, то хоть подпрыгни, факт…»

А сам всё продолжал метать в руках колоду.
Словами так и сыпал – задору задавал:
«А… вот она, девятка! С чего взяла вдруг моду?
Из-за тебя проклятой продулся я в отвал…

И чувствовал – продашь, и даже так подумал.
Вот чёрт тебя дери… аж холод по спине…
И что же получилось? Наличность ветер сдунул…
И вот она опять… что пристаёшь ко мне?»

Вот тут вошёл Порфирий, принёс вина бутылку,
Но Чичиков решительно сказал ему отказ:
«Не стану больше пить! – тот подавил ухмылку –
Да и играть не буду!» - не опуская глаз.

«Играть-то отчего теперь ты не намерен?»
«Не расположен вовсе. Признаться: не люблю…
К игре я не охотник. Вот так, по крайней мере,
Когда бы и пришлось, то только так, терплю…»

«И отчего вот так?» «А так вот, не охотник!
Таким Господь создал!» «И дрянь же ты, скажу!
Фетюк! Как есть фетюк! Подлец, как есть, негодник!
Не так я прежде думал – ошибся вот, гляжу!»

«За что же ты бранишься? За то, что не играю?
Продай мне душ одних и забывай как звать!»
«Ни чёрта не получишь! И даже крохи с краю!
Хотел было задаром, за просто так отдать,

Теперь и за три царства душонки не получишь!
С тобой нельзя совсем, как с близким говорить…
Печник, совсем печник! Держи теперь вот кукиш!
Ах, шильник! Как Собакевич точно! И не желаю зрить…

Вот с этих самых пор нет до тебя мне дела!
Порфирий! Скажи конюху, чтоб лошадям его
Овса не смел давать!» Вот это было смело!
Такого даже Чичиков мог ждать меньше всего…

А тот не удержался, как будто было мало,
И бросил ещё фразу и снова, как упрёк:
«Зачем теперь, скажи, в тебе желанье встало
Попасться на глаза мне? Свернуть куда не смог?»

Но гость вновь промолчал, а тут подали ужин.
Поужинали вместе, но щедрый хлебосол,
Каким был за обедом, смотрел прохладно, вчуже…
Опять же вин обилие не украшало стол…

Одна бутылка с кипрским торчала одиноко.
Кислятина ужасная… и пить никто не стал…
Обиделись и - оба… обиделись жестоко…
Ноздрёв и тот примолк, ругаться перестал…

Закон гостеприимства: ругайся не ругайся,
А на ночь не погонишь, оставишь ночевать…
Провёл до комнатушки: «Вот тут располагайся!
Вот только доброй ночи не буду и желать!»

В принеприятнейшем расположенье духа
Герой наш находился по завершенью дня.
Он внутренне досадовал, что поступил так глупо:
«Ведь не хотел же ехать! Что сам себе не внял?»

Потраченное время было ужасно жалко,
А, кроме всего прочего, зачем о душах с ним?
Дрянь человек Ноздрёв! Словно ворона-галка
Раскаркается всюду… Секрет им не храним…

Наврёт, поди, с три короба, чёрт знает, что добавит…
И выйдут дрязги-сплетни… Совсем не хорошо…
Дурак я в самом деле… Он мне ума прибавит…
Ещё кому довериться получше не нашёл…»

От дум тех лихорадило, никак не засыпалось,
К тому же, ещё кто-то жалил всего – кусал…
Рать насекомых бойких(вот так ему казалось).
Всей своей горстью грёб, всё тело расчесал…

«А чтоб вас чёрт побрал с Ноздрёвым вашим вместе!»
Вот так вот приговаривал… с кем говорить нашёл…
Не ночевал так дурно ни в коем ещё месте…
Проснулся рано утром и к кучеру пошёл.

Закладывать теперь же распорядился бричку.
А, возвращаясь в дом, Ноздрёва повстречал.
Тот тоже был в халате, не дурственном, приличном
И с непременной трубкой: «Привет!» - ему вскричал.

Приветствовал по-дружески, как только нынче встретил:
«Как ночевалось, брат?» - с улыбочкой спросил.
«Да, так себе…» - сказал, совсем не был приветлив,
На лицемерье просто уже не стало сил…

«А мне, представишь брат, такая мерзость снится,
Что гнусно и рассказывать, ты кабы только знал…
Во рту после вчерашнего не знаю что творится –
Весь эскадрон, как будто, с конями ночевал…

Представь себе приснилось, что высекли меня!
И кто вообрази! Ни в жизнь не угадать –
Вчерашние приятели, явившись среди дня…
К чему бы то теперь? Как можно разгадать?»

А Чичиков подумал: «А жаль, не в самом деле!
Вот хорошо бы было, случись всё наяву!»
«Ей-богу! И пребольно… проснулся – зуд на теле…
Всю ночь, видать чесался… Ай, блохи? Не пойму…

А ты чего в халате? Ступай, что ль, одевайся!
А я пойду приказчика ругну, такой подлец.
Потом приду к тебе, не мешкай, постарайся!»
«Без завтрака б уехал! Простился б, наконец!»-

Подумал наш герой, идя переодеться.
Свершив весь туалет, в столовую пошёл.
Нельзя никак иначе, куда бы ему деться?
Тут, как ни плох хозяин, тайком не хорошо…

В столовой на столе чайный прибор поставлен,
Бутылка рому тут же, а в комнате самой
Никто не прибирался: весь раскардаш оставлен,
Вчерашние следы не стёрты, ни Бог мой…

Весь в хлебных крохах пол со щёткой не встречался,
Табачная зола на скатерти видна…
Никто не озаботился, убрать не постарался…
Сложилось впечатление: кому она нужна

Та чистота-порядок? Хозяину всё ладно
И слугам всё равно… вот если бы спросил
Кого спросить бы надо, да наказал наглядно,
Наверное, б забегали… другой раз не просил…

Обдумав всё вот так, герой наш огляделся,
Но тут во след ему пожаловал Ноздрёв
Как утром был в халате – в другое не оделся,
В руке опять чубук – курить был будь здоров!

Под утренним халатом нет никакой одежды,
Лишь на груди открытой, как будто борода…
Хорош для живописца: такие вот невежды
В портретных их сюжетах мелькают иногда!

Они, те живописцы, прилизанность не любят…
Молчанье затянулось… И тут Ноздрёв спросил?
«Ты, как, не передумал? Играть на души будем?»
«Нет, брат, я не играю - желанья нет и сил…

Купить – изволь, куплю!» «Но я-то не торгую!
Не стану я снимать плевы с невесть чего.
Вот банчик это – да! Партеичку, другую…
Прокинем хотя талию!» Тот смотрит на него:

«Нет! Я уже сказал! Устал и повторяться!»
«Давай тогда меняться!» «И это не хочу!»
«Вот, почему, скажи, не хочешь обменяться?» -
Излишне фамильярно потрогав по плечу.

Но Чичиков молчал. «Давай сыграем в шашки!
Коль выиграть сумеешь – всех сразу заберёшь!
Ведь у меня их много живых, но уж вчерашних…
Порфирий! Подай шашки! Скорее, что ты ждёшь?»

«Напрасный будет труд – играть с тобой не буду!»
«Да это же не банк! Теперь же предварю,
Что я играю плохо, ходы и те забуду…
Коль дашь что наперёд, скажу: благодарю!»

«А, может, правда сесть сыграть с ним в эти шашки?
Когда-то я играл, недурственно причём!
На штуки не поднимется, не выйдут трюки-шашни…
Изволь! Давай сыграем!» «А души дашь почём?-

От радости Ноздрёв на стуле развернулся –
По ста рублей за штуку?» «Довольно пятьдесят!»
«Ну, что это за куш? – с ответом встрепенулся –
Уж лучше в эту сумму включу что из щенят,

Средней руки какого или к часам печатку,
Из золота, заметь!» «Ну, так и быть, изволь!»
«Что дашь мне наперёд?» «С какого бы достатку?
Конечно, ничего!» «Как ничего? Позволь!

Ведь я же предварял – играю очень скверно…
По крайней мере, пусть два хода, но мои!»
«Я сам играю плохо! Больше того, примерно…
Не знаю, кто тут лучше из нас из обоих…»

«Да знаем, знаем мы, как плохо вы играете!»-
Сказал Ноздрёв на это и выступил вперёд.
«Давненько же не брал я в руки шашек, знаете!» -
Свою продвинул Чичиков. Теперь Ноздрёва ход.

«Знаем мы вас, знаем, как плохо вы играете! –
На то ему хозяин, опять же сделав ход,
И тут же рукавом другую сдвинул…» Знаете!
Так это что же тут? У этой место вот,

Осаживай назад!» «Кого?» «Вот шашку эту!»
И тут же увидал, как там ещё одна
Почти пробилась в дамки. Вскочил, ища ответу…
Озноб от возмущенья уже хлестал сполна…

« С тобою даже в шашки играть нельзя, дружище!
Вот эдак кто же ходит, чтоб по три шашки вдруг?
Нигде такого нет, и в правилах не сыщешь!»
«Чего ты кипятишься? Ошибочка на круг…

Подвинулась нечаянно вторая, отодвину…»
«А эта вот откуда, скажи-ка мне, взялась?»
«Какая бы ещё? Сказать вот не премину –
В тебе, брат ты мой Чичиков, уже бушует страсть!»

«Я говорю про ту, что в дамки пробирается!»
«На полном основании! Ужель не помнишь ты?»
«Нет, брат мой, погоди! Неправедно втирается –
Я все ходы считаю! Ей место у черты!

Вновь, невзначай пристроил?» «Какое ещё место?
Да ты, брат, сочинитель неважный, я гляжу!
Да за кого меня ты вот держишь, интересно?
Чтоб я стал плутовать!?» «Ещё чего – держу?

Вот это, брат ты мой, моё, однако, дело!
Но только знай: отныне с тобой я не игрок!
Ни за одним столом, когда бы не приспело,
Играть с тобой не буду!» «Как отказаться смог,

Когда игра начата? Не можно отказаться!»
«Имею на то право, ведь ты шельмуешь, брат!
Нечестно, неприлично!» «Как смеешь обзываться?
Всё врёшь ты и нарочно! Бери слова обрат!»

«Нет! Это ты сам врёшь!» «Нет! Я играл всё честно!
Начали, так доигрывай! Когда садился, знал!»
«Не стану! Не заставишь! Ведь даже интересно!»
И хладнокровно шашки рукою все смешал…

Ноздрёв, как роза, вспыхнул и подскочил так близко,
Что Чичикову тут же пришлось вдруг отступить…
«Играть тебя заставлю! – сказал тот гласом низко –
Я помню все ходы! Придётся уступить!»

«Да, нет, брат! Дело кончено! Играть с тобой не буду!»
«Так ты играть не хочешь?» «Нельзя играть с тобой!»
«Ты прямо говори, решительно!» «Не буду!»
Тот подступал всё ближе… уж тесно меж собой…

На всякий случай Чичиков лицо прикрыл руками,
Поскольку это дело таким стало теперь…
Как пламя разгорелось… Махал уж кулаками…
Не зная как избавиться, герой смотрел на дверь…

А тот вновь размахнулся и очень могло статься,
Что вдруг одна из щёк могла иметь удар,
Заставивший тем самым не с честью пусть расстаться,
Но и не к славе вящей случился бы тот «дар»…

Но Чичиков сумел счастливо увернуться
И ухватить Ноздрёва за обе за руки,
Что так теперь задорно решили замахнуться,
И накрепко скрутил. Умолкли игроки…

Ноздрёв всё порывался хоть как освободиться…
Никак не выходило, тогда он закричал:
«Порфирий! Эй, Павлушка!» - сам дёргается, тщится,
Но Чичиков сильнее, то каждый замечал…

Услышав его крики(зачем вплетать дворовых?
Зачем бы тут свидетели пикантнейшей из сцен?
С тем вместе понимая, что в стенах он суровых…)
Разжал сейчас же руки, освободив совсем…

Но к ним уже вошли хозяйские людишки:
Знакомый нам Порфирий и с ним ещё другой,
Павлушка, парень дюжий, и даже много слишком…
Невыгодное дело сцепиться с тем слугой…

Ноздрёв воспрял, конечно, проговорил сердито:
«Так ты не хочешь, значит, как надо завершить?
Но только не увиливай, а говори открыто!»
«Нет никакой возможности! Больно силён грешить!»

На это ему Чичиков и посмотрел в окошко,
За ним свою же бричку сейчас же разглядел.
И, вроде, вот она – пройти совсем немножко.
Но как туда прорваться, когда б и захотел?

Два дюжих дурака в превосходящей силе
Навряд ли отойдут с поклоном или без…
Коль даже б попросил и то б не пропустили,
Поскольку подчинённые, пусть их хозяин бес…

А тот твердит своё, лицо огнём пылает…
«Я б доиграл, конечно, когда бы ты играл
Как человеку честному приличность полагает,
Но ты же так не можешь…» «Подлец! – тот заорал-

Увидел, что моя, а не твоя выходит,
Скорей мешать игру! Так! Бейте же его!»
Герой наш побледнел: легко ухороводят…
Хотел ответить что-то… не вышло ничего…

Тот весь в жару, в поту вперёд всё порывался,
Черешневый чубук, как маршальский, что ль, жезл,
Как к неприступной крепости с отрядом прорывался:
«Бейте его!» - кричал, словно на стены лез…

Благодаря которой приказ дают нарочно
Держать его за руки во время бойких дел,
Чтобы в запале он беды не наворочал,
Но поздно: загорелся, в особый раж влетел…

Горячностью своею совсем разрушил планы,
Что пользы никакой от той бравады нет,
Что миллионы ружей палят и непрестанно,
Что стены неприступны, что взвода тает след…

И что уже свистит та пуля роковая,
Готовая захлопнуть глотку ему навек…
Но Чичиков не крепость… совсем не таковая…
Обычнейший из смертных и слабый человек…

Душа его от страха давно сбежала в пятки
И даже хлипкий стул валялся в стороне –
Защиты тщетной средство враз отняли ребятки…
Уж и глаза зажмурил – не мёртв, жив не вполне…

Готовился отведать от чубука Ноздрёва
И Бог один лишь знает, ещё б что привелось…
Попал, как кур в ощип не заживо здорово…
Всё пред глазами встало, как до того жилось…

Но тут звон колокольчиков, как с облаков, спустился,
Раздался стук колёс: подъехал экипаж,
А, может, и телега… Вдруг храп коней вместился
Во весь ноздрёвский дом, как взял на абордаж!

И все тотчас невольно взглянули за окошко:
В полувоенной форме с телеги кто-то слез,
Потолковал там с кем-то по времени немножко
Да и вошёл в столовую, как Ангелом с Небес!

«Кто господин Ноздрёв, скажите, из вас будет?»-
Задал вдруг незнакомец всем бывшим тут вопрос.
Мог Чичиков мечтать, молился ли о чуде?
Сказать не можем точно и неуместен спрос…

Ноздрёв очнулся первым: «Ответьте прежде сами
С кем честь теперь имею, так скажем, говорить?»
«Я капитан-исправник» «И что свело нас с вами?»
«Я прибыл с извещеньем и должен сообщить,

На вас открыто дело, вы под судом отныне!»
«Какое ещё дело? Что вы несёте вздор?»
«Замешены в историю с помещиком Максимовым,
Нанесена обида!» «Да не видал в упор!

Вы врёте всё теперь!» - вскричал Ноздрёв с обидой.
«Извольте замолчать! Я, сударь, офицер!
Явился к вам по службе, не просто так для виду!
С слугой так говорите, с лакеем, например!»

Тут Чичиков не стал ждать темы продолженья,
Схватил свою шапчонку, бочком да на крыльцо!
Скорее в свою бричку без крохи торможенья
И Селифан погнал, взглянув ему в лицо…

Чичиков остановился возле трактира, чтобы отдохнуть и подкрепиться самому, а также дать отдохнуть лошадям. Он обладал хорошим аппетитом и относился «к господам средней руки, что на одной станции потребуют ветчины, на другой поросенка, на третей ломоть осетра или какую-нибудь запеканную колбасу с луком, а потом как ни в чем не бывало садятся за стол в какое хочешь время» и с удовольствием едят все, что им подают.

Он попросил подать поросенка с хреном и со сметаной, и за едой, по обыкновению, стал расспрашивать хозяйку, сама ли она держит трактир, какой от него доход, есть ли хозяин, с кем живут сыновья и т.д. А когда полюбопытствовал насчет окрестных помещиков, оказалось, что старуха знает и Собакевича, и Манилова. Манилов, по мнению хозяйки, был «поделикатней» Собакевича, который съедал все и за эту же цену требовал добавки.

Когда обед подходил к концу, перед трактиром остановилась легонькая бричка, запряженная тройкой лошадей, из которой вылезли двое мужчин: один белокурый, высокого роста, а другой немного пониже и чернявый. Издали тащилась еще плохонькая коляска, влекомая четверней. Белокурый сразу же отправился по лестнице наверх, а чернявый еще некоторое время что-то щупал в бричке и одновременно с этим разговаривал со слугой. Чичикову показалось, что он уже где-то слышал этот голос. Белокурый мужчина высокого роста в это время отворил дверь трактира и вежливо поклонился Чичикову, на что тот ответил тем же. Они уже было собирались разговориться, когда показавшийся в дверях чернявый с криками «Ба-ба-ба» кинулся к Чичикову, расставив руки.

Чичиков узнал Ноздрева, того самого, с которым он вместе обедал у прокурора и который с ним в несколько минут сошелся на такую короткую ногу, что начал уже говорить «ты», хотя, впрочем, он с своей стороны не подал к тому никакого повода.

Куда ездил? - говорил Ноздрев и, не дождавшись ответа, продолжал: - А я, брат, с ярмарки. Поздравь: продулся в пух! Веришь ли, что никогда в жизни так не продувался. Ведь я на обывательских приехал! Вот посмотри нарочно в окно! - Здесь он нагнул сам голову Чичикова, так что тот чуть не ударился ею об рамку. - Видишь, какая дрянь! Насилу дотащили, проклятые, я уже перелез вот в его бричку. - Говоря это, Ноздрев показал пальцем на своего товарища.

А вы еще не знакомы? Зять мой Мижуев! Мы с ним все утро говорили о тебе. «Ну, смотри, говорю, если мы не встретим Чичикова» Ну, брат, если б ты знал, как я продулся! Поверишь ли, что не только убухал четырех рысаков - все спустил. Ведь на мне нет ни цепочки, ни часов... - Чичиков взглянул и увидел точно, что на нем не было ни цепочки, ни часов. Ему даже показалось, что и один бакенбард был у него меньше и не так густ, как другой. - А ведь будь только двадцать рублей в кармане, - продолжал Ноздрев, - именно не больше как двадцать, я отыграл бы все, то есть кроме того, что отыграл бы, вот как честный человек, тридцать тысяч сейчас положил бы в бумажник.

Ты, однако, и тогда так говорил, - отвечал белокурый, - а когда я тебе дал пятьдесят рублей, тут же просадил их.

И не просадил бы! ей-богу, не просадил бы! Не сделай я сам глупость, право, не просадил бы. Не загни я после пароле на проклятой семерке утку, я бы мог сорвать весь банк…

Однако ж не сорвал, - сказал белокурый.

Не сорвал потому, что загнул утку не вовремя. А ты думаешь, майор твой хорошо играет?

Хорошо или не хорошо, однако ж он тебя обыграл.

Эка важность! - сказал Ноздрев, - этак и я его обыграю. Нет, вот попробуй он играть дублетом, так вот тогда я посмотрю, я посмотрю тогда, какой он игрок! Зато, брат Чичиков, как покатили мы в первые дни! Правда, ярмарка была отличнейшая. Сами купцы говорят, что никогда не было такого съезда. У меня все, что ни привезли из деревни, продали по самой выгоднейшей цене. Эх, братец, как покутили! Теперь даже, как вспомнишь... черт возьми! То есть как жаль, что ты не был... Веришь ли, что я один в продолжение обеда выпил семнадцать бутылок шампанского!

Ну, семнадцать бутылок ты не выпьешь, - заметил белокурый.

Как честный человек говорю, что выпил, - отвечал Ноздрев.

Ты можешь себе говорить все что хочешь, а я тебе говорю, что и десяти не выпьешь.

Ну хочешь об заклад, что выпью!

К чему же об заклад?

Ну, поставь ружье, которое купил в городе.

Не хочу.

Ну да поставь, попробуй.

И пробовать не хочу.

Да, был бы ты без ружья, как без шапки. Эх, брат Чичиков, то есть как я жалел, что тебя не было. Я знаю, что ты бы не расстался с поручиком Кувшинниковым. Уж как бы вы с ним хорошо сошлись! Это не то что прокурор и все губернские скряги в нашем городе, которые так и трясутся за каждую копейку. Этот, братец, и в гальбик, и в банчишку, и во все, что хочешь. Эх, Чичиков, ну что бы тебе стоило приехать? Право, свинтус ты за это, скотовод эдакой! Поцелуй меня, душа, смерть люблю тебя! Мижуев, смотри, вот судьба свела: ну что он мне или я ему? Он приехал бог знает откуда, я тоже здесь живу...

А я к человечку к одному, - сказал Чичиков.

Ну, что человечек, брось его! поедем ко мне!

Нет, нельзя, есть дело.

Ну вот уж и дело! уж и выдумал! Ах ты, Оподелдок Иванович!

Право, дело, да еще и нужное.

Пари держу, врешь! Ну скажи только, к кому едешь?

Ну, к Собакевичу.

Здесь Ноздрев захохотал тем звонким смехом, каким заливается только свежий, здоровый человек, у которого все до последнего выказываются белые, как сахар, зубы, дрожат и прыгают щеки, а сосед за двумя дверями, в третьей комнате, вскидывается со сна, вытаращив очи и произнося: «Эк его разобрало!»

Что ж тут смешного? - сказал Чичиков, отчасти недовольный таким смехом.

Но Ноздрев продолжал хохотать во все горло, приговаривая:

Ой, пощади, право, тресну со смеху!

Ничего нет смешного: я дал ему слово, - сказал Чичиков.

Да ведь ты жизни не будешь рад, когда приедешь к нему, это просто жидомор! Ведь я знаю твой характер, ты жестоко опешишься, если думаешь найти там банчишку и добрую бутылку какого-нибудь бонбона. Послушай, братец: ну к черту Собакевича, поедем ко мне! каким балыком попотчую!..

Узнав, что Чичиков едет по делу к Собакевичу, Ноздрев стал уговаривать поехать сначала к нему. А потом показал щенка, которого попытался ему продать. Зять просил Ноздрева отпустить его домой, но тот, невзирая на все доводы, отказался. Несмотря на то, что в его лице было какое-то упорство, характер у него был мягкий, и он находился под влиянием Ноздрева и не смел ему перечить. В итоге все трое отправились к Ноздреву.

Лицо Ноздрева, верно, уже сколько-нибудь знакомо читателю. Таких людей приходилось всякому встречать немало. Они называются разбитными малыми, слывут еще в детстве и в школе за хороших товарищей и при всем том бывают весьма больно поколачиваемы. В их лицах всегда видно что-то открытое, прямое, удалое. Они скоро знакомятся, и не успеешь оглянуться, как уже говорят тебе «ты». Дружбу заведут, кажется, навек: но всегда почти так случается, что подружившийся подерется с ними того же вечера на дружеской пирушке. Они всегда говоруны, кутилы, лихачи, народ видный. Ноздрев в тридцать пять лет был таков же совершенно, каким был в осьмнадцать и двадцать: охотник погулять. Женитьба его ничуть не переменила, тем более что жена скоро отправилась на тот свет, оставивши двух ребятишек, которые решительно ему были не нужны. За детьми, однако ж, присматривала смазливая нянька. Дома он больше дня никак не мог усидеть. Чуткий нос его слышал за несколько десятков верст, где была ярмарка со всякими съездами и балами; он уж в одно мгновенье ока был там, спорил и заводил сумятицу за зеленым столом, ибо имел, подобно всем таковым, страстишку к картишкам. В картишки, как мы уже видели из первой главы, играл он не совсем безгрешно и чисто, зная много разных передержек и других тонкостей, и потому игра весьма часто оканчивалась другою игрою: или поколачивали его сапогами, или же задавали передержку его густым и очень хорошим бакенбардам, так что возвращался домой он иногда с одной только бакенбардой, и то довольно жидкой. Но здоровые и полные щеки его так хорошо были сотворены и вмещали в себе столько растительной силы, что бакенбарды скоро вырастали вновь, еще даже лучше прежних. И что всего страннее, что может только на одной Руси случиться, он чрез несколько времени уже встречался опять с теми приятелями, которые его тузили, и встречался как ни в чем не бывало, и он, как говорится, ничего, и они ничего.

Ноздрев был в некотором отношении исторический человек. Ни на одном собрании, где он был, не обходилось без истории. Какая-нибудь история непременно происходила: или выведут его под руки из зала жандармы, или принуждены бывают вытолкать свои же приятели. Если же этого не случится, то все-таки что-нибудь да будет такое, чего с другим никак не будет: или нарежется в буфете таким образом, что только смеется, или проврется самым жестоким образом, так что наконец самому сделается совестно. И наврет совершенно без всякой нужды: вдруг расскажет, что у него была лошадь какой-нибудь голубой или розовой шерсти, и тому подобную чепуху, так что слушающие наконец все отходят, произнесши: «Ну, брат, ты, кажется, уже начал пули лить»...

Ноздрев во многих отношениях был многосторонний человек, то есть человек на все руки. В ту же минуту он предлагал вам ехать куда угодно, хоть на край света, войти в какое хотите предприятие, менять все что ни есть на все, что хотите. Ружье, собака, лошадь - все было предметом мены, но вовсе не с тем, чтобы выиграть: это происходило просто от какой-то неугомонной юркости и бойкости характера. Если ему на ярмарке посчастливилось напасть на простака и обыграть его, он накупал кучу всего, что прежде попадалось ему на глаза в лавках: хомутов, курительных свечек, платков для няньки, жеребца, изюму, серебряный рукомойник, голландского холста, крупичатой муки, табаку, пистолетов, селедок, картин, точильный инструмент, горшков, сапогов, фаянсовую посуду - насколько хватало денег. Впрочем, редко случалось, чтобы это было довезено домой; почти в тот же день спускалось оно все другому, счастливейшему игроку, иногда даже прибавлялась собственная трубка с кисетом и мундштуком, а в другой раз и вся четверня со всем: с коляской и кучером, так что сам хозяин отправлялся в коротеньком сюртучке или архалуке искать какого-нибудь приятеля, чтобы попользоваться его экипажем. Вот какой был Ноздрев! Может быть, назовут его характером избитым, станут говорить, что теперь нет уже Ноздрева. Увы! несправедливы будут те, которые станут говорить так. Ноздрев долго еще не выведется из мира. Он везде между нами и, может быть, только ходит в другом кафтане; но легкомысленно непроницательны люди, и человек в другом кафтане кажется им другим человеком...

Тем временем экипажи подкатили к крыльцу дома Ноздрева. Было заметно, что никто не ждал их приезда. В доме, посреди столовой, стояли деревянные козлы, два мужика белили стены, пол был обрызган белилами. Ноздрев велел выгнать мужиков вон, и, выбежав в другую комнату, дал повару распоряжения насчет обеда. Чичикову, который к этому времени успел проголодаться, стало ясно, что обеда не будет раньше пяти часов. Отдав распоряжения, Ноздрев повел гостей осматривать все, что только было у него в деревне. На все это понадобилось чуть больше часа. Все хозяйство, за исключением собачьего питомника, пребывало в запустенье. Когда они пошли прямо по полю к границе имения Ноздрева, выяснилось, что и лес вдали на другой стороне тоже якобы его.

Домой гости возвратились той же дорогой. Ноздрев повел их в свой кабинет, который мало чем был похож на кабинет. В нем не было книг и бумаг, висели только сабли и два ружья. Ноздрев показал еще турецкие кинжалы, на одном из которых по ошибке было вырезано: «Мастер Савелий Сибиряков». Затем гостям показали полусломанную шарманку, трубки - деревянные, глиняные, всяческие, явно выигранный чубук, кисет…

Около пяти часов они сели за стол. Не оставляло сомнений, что еда не играла большой роли в жизни хозяина: некоторые блюда пригорели, другие не доварились. Казалось, что повар руководствовался одним вдохновением и добавлял в пищу все, что попадалось ему под руку. Зато к вину Ноздрев относился с большим уважением - еще не подали супа, а он уже налил гостям по стакану лучшего вина, а затем велел принести еще. В продолжение всего вечера он усердно доливал в стаканы гостей, а себе при этом добавлял не много. Чичиков заметил это, и всякий раз ухитрялся вылить содержимое бокала в тарелку. Зять стал опять проситься домой, и благодаря поддержке Чичикова, ему это удалось. Покидая имение Ноздрева, он долго извинялся, пытаясь объяснить хозяину, какая у него хорошая жена. Послав вслед экипажу несколько ругательств, Ноздрев проводил гостя в комнату, и неизвестно откуда в его руках появилась колода карт. Чичиков наотрез отказался с ним играть и высказал ему свою просьбу - перевести на его имя умерших крестьян, которые еще не вычеркнуты из ревизии.

Ну уж, верно, что-нибудь затеял. Признайся, что?

Да что ж затеял? из этакого пустяка и затеять ничего нельзя.

Да зачем же они тебе?

Ох, какой любопытный! ему всякую дрянь хотелось бы пощупать рукой, да еще и понюхать!

Да к чему ж ты не хочешь сказать?

Да что же тебе за прибыль знать? ну, просто так, пришла фантазия.

Так вот же: до тех пор, пока не скажешь, не сделаю!

Ну вот видишь, вот уж и нечестно с твоей стороны: слово дал, да и на попятный двор.

Ну, как ты себе хочешь, а не сделаю, пока не скажешь, на что.

«Что бы такое сказать ему?» - подумал Чичиков и после минутного размышления объявил, что мертвые души нужны ему для приобретения весу в обществе, что он поместьев больших не имеет, так до того времени хоть бы какие-нибудь душонки.

Врешь, врешь! - сказал Ноздрев, не давши окончить. - Врешь, брат!

Чичиков и сам заметил, что придумал не очень ловко и предлог довольно слаб.

Ну, так я ж тебе скажу прямее, - сказал он, поправившись, - только, пожалуйста, не проговорись никому. Я задумал жениться; но нужно тебе знать, что отец и мать невесты преамбициозные люди. Такая, право, комиссия: не рад, что связался, хотят непременно, чтоб у жениха было никак не меньше трехсот душ, а так как у меня целых почти полутораста крестьян недостает...

Ну врешь! врешь! - закричал опять Ноздрев.

Ну вот уж здесь, - сказал Чичиков, - ни вот на столько не солгал, - и показал большим пальцем на своем мизинце самую маленькую часть.

Голову ставлю, что врешь!

Однако ж это обидно! что же я такое в самом деле! почему я непременно лгу?

Ну да ведь я знаю тебя: ведь ты большой мошенник, позволь мне это сказать тебе по дружбе! Ежели бы я был твоим начальником, я бы тебя повесил на первом дереве.

Чичиков оскорбился таким замечанием. Уже всякое выражение, сколько-нибудь грубое или оскорбляющее благопристойность, было ему неприятно. Он даже не любил допускать с собой ни в каком случае фамильярного обращения, разве только если особа была слишком высокого звания. И потому теперь он совершенно обиделся.

Ей-богу, повесил бы, - повторил Ноздрев, - я тебе говорю это откровенно, не с тем чтобы тебя обидеть, а просто по-дружески говорю.

Всему есть границы, - сказал Чичиков с чувством достоинства. - Если хочешь пощеголять подобными речами, так ступай в казармы, - и потом присовокупил:- Не хочешь подарить, так продай.

Продать! Да ведь я знаю тебя, ведь ты подлец, ведь ты дорого не дашь за них?

Эх, да ты ведь тоже хорош! смотри ты! что они у тебя бриллиантовые, что ли?

Ну, так и есть. Я уж тебя знал.

Помилуй, брат, что ж у тебя за жидовское побуждение. Ты бы должен просто отдать мне их.

Ну, послушай, чтоб доказать тебе, что я вовсе не какой-нибудь скалдырник, я не возьму за них ничего. Купи у меня жеребца, я тебе дам их в придачу.

Помилуй, на что ж мне жеребец? - сказал Чичиков, изумленный в самом деле таким предложением.

Как на что? да ведь я за него заплатил десять тысяч, а тебе отдаю за четыре.

Да на что мне жеребец? завода я не держу.

Да послушай, ты не понимаешь: ведь я с тебя возьму теперь всего только три тысячи, а остальную тысячу ты можешь заплатить мне после.

Да не нужен мне жеребец, бог с ним!

Ну, купи каурую кобылу.

И кобылы не нужно.

За кобылу и за серого коня, которого ты у меня видел, возьму я с тебя только две тысячи.

Да не нужны мне лошади.

Ты их продашь, тебе на первой ярмарке дадут за них втрое больше.

Так лучше ж ты их сам продай, когда уверен, что выиграешь втрое.

Я знаю, что выиграю, да мне хочется, чтобы и ты получил выгоду.

Чичиков поблагодарил за расположение и напрямик отказался и от серого коня, и от каурой кобылы...

Когда Чичикову удалось отделаться от шарманки и от брички, Ноздрев вышел из себя, стал браниться, сказал, что не хочет иметь с Чичиковым никакого дела и приказал прекратить кормить его лошадей. Но несмотря на размолвку, гость и хозяин поужинали вместе, хотя на сей раз стол был еще более скромным. После ужина Ноздрев, отведя Чичикова в боковую комнату, показал приготовленную для него постель со словами: «Вот тебе постель! Не хочу и доброй ночи желать тебе!»

Оставшись наедине с собой, Чичиков стал ругать себя, что уступил просьбам Ноздрева и заехал к нему, а также за то, что заговорил с ним о деле. Он прекрасно понимал, что Ноздрев принадлежал к числу людей, которым дела подобного рода доверять опасно. Ночью он очень плохо спал - не давали покоя насекомые, кусавшие его нестерпимо больно.

Проснувшись рано утром, Чичиков отправился в конюшню и приказать Селифану закладывать бричку. Возвращаясь через двор, он встретился с Ноздревым, который не оставил намерения играть в карты на души. Чичиков наотрез отказался играть, но хозяину удалось его уговорить сыграть в шашки. Но после нескольких ходов, когда стало ясно, что Ноздрев мошенничает, Чичиков отказался дальше играть и сбросил фигуры с доски.

Ноздрев вспыхнул и подошел к Чичикову так близко, что тот отступил шага два назад.

Я тебя заставлю играть! Это ничего, что ты смешал шашки, я помню все ходы. Мы их поставим опять так, как были.

Нет, брат, дело кончено, я с тобою не стану играть.

Так ты не хочешь играть?

Ты сам видишь, что с тобою нет возможности играть.

Нет, скажи напрямик, ты не хочешь играть? - говорил Ноздрев, подступая еще ближе.

Не хочу! - сказал Чичиков и поднес, однако ж, обе руки на всякий случай поближе к лицу, ибо дело становилось в самом деле жарко.

Эта предосторожность была весьма у места, потому что Ноздрев размахнулся рукой... и очень бы могло статься, что одна из приятных и полных щек нашего героя покрылась бы несмываемым бесчестием; но, счастливо отведши удар, он схватил Ноздрева за обе задорные его руки и держал его крепко.

Порфирий, Павлушка! - кричал Ноздрев в бешенстве, порываясь вырваться.

Услыша эти слова, Чичиков, чтобы не сделать дворовых людей свидетелями соблазнительной сцены и вместе с тем чувствуя, что держать Ноздрева было бесполезно, выпустил его руки. В это самое время вошел Порфирий и с ним Павлушка, парень дюжий, с которым иметь дело было совсем невыгодно.

Так ты не хочешь оканчивать партии? - говорил Ноздрев. - Отвечай мне напрямик!

Партии нет возможности оканчивать, - говорил Чичиков и заглянул в окно. Он увидел свою бричку, которая стояла совсем готовая, а Селифан ожидал, казалось, мановения, чтобы подкатить под крыльцо, но из комнаты не было никакой возможности выбраться: в дверях стояли два дюжих крепостных дурака.

Так ты не хочешь доканчивать партии? - повторил Ноздрев с лицом, горевшим, как в огне.

Если бы ты играл, как прилично честному человеку. Но теперь не могу.

А! так ты не можешь, подлец! когда увидел, что не твоя берет, так и не можешь! Бейте его! - кричал он исступленно, обратившись к Порфирию и Павлушке, а сам схватил в руку черешневый чубук. Чичиков стал бледен как полотно. Он хотел что-то сказать, но чувствовал, что губы его шевелились без звука.

Бейте его! - кричал Ноздрев, порываясь вперед с черешневым чубуком, весь в жару, в поту, как будто подступал под неприступную крепость...

Но судьбе угодно было спасти Чичикова: неожиданно послышались звуки колокольчиков, и раздался стук колес подлетевшей к крыльцу телеги. Когда она остановилась, из нее вылез усатый мужчина в полувоенном сюртуке. В ту минуту, когда Чичиков находился в самом жалком положении, этот мужчина, оказавшийся капитаном-исправником, зашел в комнату и объявил Ноздреву, что он «находится под судом за нанесение помещику Максимову личной обиды розгами в пьяном виде». Чичиков уже не желал слушать, что на это ответит Ноздрев, - схватил шапку, выскользнул на крыльцо за спиною капитана-исправника, сел в бричку и велел Селифану гнать лошадей во весь дух.

МЕРТВЫЕ ДУШИ

Том 1

ГЛАВА 1

В ворота гостиницы губернского города NN въехала бричка, в которой сидит господин «не красавец, но и не дурной наружности, не слишком толст, не слишком тонок; нельзя сказать, чтобы стар, однако ж и не так, чтобы слишком молод». Этот господин - Павел Иванович Чичиков. В гостинице он съедает обильный обед. Автор описывает провинциальный город: «Домы были в один, два и полтора этажа, с вечным мезонином, очень красивым, по мнению губернских архитекторов.

Местами эти дома казались затерянными среди широкой, как поле, улицы и нескончаемых деревянных заборов; местами сбивались в кучу, и здесь было заметно более движения народа и живости. Попадались почти смытые дождем вывески с кренделями и сапогами, кое-где с нарисованными синими брюками и подписью какого-то Аршавского портного; где магазин с картузами, фуражками и надписью: «Иностранец Василий Федоров»... Чаще же всего заметно было потемневших двуглавых государственных орлов, которые теперь уже заменены лаконическою надписью: «Питейный дом». Мостовая везде была плоховата».

Чичиков наносит визиты городским чиновникам - губернатору, ви-це-губернатору, председателю палаты* прокурору, полицмейстеру, а также инспектору врачебной управы, городскому архитектору. Чичиков везде и со всеми при помощи лести выстраивает прекрасные отношения, входит в доверие к каждому из тех, кого посетил. Каждый из чиновников приглашает Павла Ивановича к себе в гости, хотя о нем мало что знают.

Чичиков побывал на балу у губернатора, где «во всем как-то умел най-титься и показал в себе опытного светского человека. О чем бы разговор ни был, он всегда умел поддержать его: шла ли речь о лошадином заводе, он говорил и о лошадином заводе; говорили ли о хороших собаках, и здесь он сообщал очень дельные замечания; трактовали ли касательно следствия, произведенного казенною палатою, - он показал, что ему небезызвестны и судейские проделки; было ли рассуждение о бильярдной игре - и в бильярдной игре не давал он промаха; говорили ли о добродетели, и о добродетели рассуждал он очень хорошо, даже со слезами на глазах; об выделке горячего вина, и в горячем вине знал он Црок; о таможенных надсмотрщиках и чиновниках, и о них он судил так, как будто бы сам был и чиновником и надсмотрщиком. Но замечательно, что он все это умел облекать какою-то степенностью, умел хорошо держать себя. Говорил ни громко, ни тихо, а совершенно так, как следует». На балу он познакомился с помещиками Маниловым и Собакевичем, которых также сумел расположить к себе. Чичиков узнает, в каком состоянии находятся их имения и сколько у них крестьян. Манилов и Собакевич приглашают Чичикова к себе в усадьбу. Находясь в гостях у полицмейстера, Чичиков знакомится с помещиком Ноздревым, «человеком лет тридцати, разбитным малым».

ГЛАВА 2

У Чичикова два слуги - кучер Селифан и лакей Петрушка. Последний читает много и все подряд, при этом его занимает не прочитанное, а складывание букв в слова. Кроме того, Петрушка имеет «особенный запах», поскольку очень редко ходит в баню.

Чичиков отправляется в имение Манилова. Долго не может найти его усадьбу. «Деревня Маниловка немногих могла заманить своим местоположением. Дом господский стоял одиночкой на юру, то есть на возвышении, открытом всем ветрам, какие только вздумается подуть; покатость горы, на которой он стоял, была одета подстриженным дерном. На ней были разбросаны по-английски две-три клумбы с кустами сиреней и желтых акаций; пять-шесть берез небольшими купами кое-где возносили свои мелколистные жиденькие вершины. Под двумя из них видна была беседка с плоским зеленым куполом, деревянными голубыми колоннами и надписью: «Храм уединенного размышления»; пониже пруд, покрытый зеленью, что, впрочем, не в диковинку в аглицких садах русских помещиков. У подошвы этого возвышения, и частию по самому скату^чтемнели вдоль и поперек серенькие бревенчатые избы...» Манилов рад приезду гостя. Автор описывает помещика и его хозяйство: «Он был человек видный; черты лица его были не лишены приятности, но в эту приятность, казалось, чересчур было передано сахару; в приемах и оборотах его было что-то заискивающее расположения и знакомства. Он улыбался заманчиво, был белокур, с голубыми глазами. В первую минуту разговора с ним не можешь не сказать: “Какой приятный и добрый человек!” В следующую за тем минуту ничего не скажешь, а в третью скажешь: “Черт знает что такое!” - и отойдешь подальше; если ж не отойдешь, почувствуешь скуку смертельную. От него не дождешься никакого живого или хоть даже заносчивого слова, какое можешь услышать почти от всякого, если коснешься задирающего его предмета... Хозяйством нельзя сказать чтобы он занимался, он даже никогда не ездил на поля, хозяйство шло как-то само собою... Иногда, глядя с крыльца на двор и на пруд, говорил он о том, как бы хорошо было, если бы вдруг от дома провести подземный ход или чрез пруд выстроить каменный мост, на котором бы были по обеим сторонам лавки, и чтобы в них сидели купцы и продавали разные мелкие товары, нужные для крестьян... Все эти прожекты так и оканчивались только одними словами. В его кабинете всегда лежала какая-то книжка, заложенная закладкою на четырнадцатой странице, которую он постоянно читал уже два года. В доме его чего-нибудь вечно недоставало: в гостиной стояла прекрасная мебель, обтянутая щегольской шелковой материей, которая, верно, стоила весьма недешево; но на два кресла ее недостало, и кресла стояли обтянуты просто рогожею... Ввечеру подавался на стол очень щегольской подсвечник из темной бронзы с тремя античными грациями, с перламутным щегольским щитом, и рядом с ним ставился какой-то просто медный инвалид, хромой, свернувшийся на сторону и весь в сале, хотя этого не замечал ни хозяин, ни хозяйка, ни слуги».

Жена Манилова очень подходит ему по характеру. В доме нет порядка, поскольку ни за чем она не следит. Она хорошо воспитанна, воспитание получила в пансионе, «а в пансионах, как известно, три главные предмета составляют основу человеческих добродетелей: французский язык, необходимый для счастия семейственной жизни, фортепьяно, для составления приятных минут супругу, и, наконец, собственно хозяйственная часть: вязание кошельков и других сюрпризов».

Манилов и Чичиков проявляют по отношению друг к другу раздутую любезность, которая доводит их до того, что они оба одновременно протискиваются в одни двери. Маниловы приглашают Чичикова на обед, на котором присутствуют оба сына Манилова: Фемистоклюс и Алкид. У первого течет из носа, он кусает своего брата за ухо. Алкид, глотая слезы, весь вымазавшись жиром, поедает баранью ногу.

По завершении обеда Манилов и Чичиков отправляются в кабинет хозяина, где ведут деловой разговор. Чичиков просит у Манилова ревизские сказки - подробный реестр крестьян, умерших после последней переписи. Он хочет купить мертвые души. Манилов поражен. Чичиков убеждает его, что все произойдет в соответствии с законом, что налог будет уплачен. Манилов окончательно успокаивается и отдает мертвые души бесплатно, полагая, что оказал Чичикову огромную услугу. Чичиков уезжает, а Манилов предается мечтаниям, в которых доходит до того, что за их крепкую дружбу с Чичиковым царь пожалует обоим по генеральскому чину.

ГЛАВА 3

Чичиков отравляется в усадьбу Собакевича, но попадает под сильный дождь, сбивается с дороги. Его бричка переворачивается и падает в грязь. Поблизости находится имение помещицы Настасьи Петровны Коробочки, куда и приходит Чичиков. Он проходит в комнату, которая «была обвешана старенькими полосатыми обоями; картины с какими-то птицами; между окон старинные маленькие зеркала с темными рамками в виде свернувшихся листьев; за всяким зеркалом заложены были или письмо, или старая колода карт, или чулок; стенные часы с нарисованными цветами на циферблате... невмочь было ничего более заметить... Минуту спустя вошла хозяйка, женщина пожилых лет, в каком-то спальном чепце, надетом наскоро, с фланелью на шее, одна из тех матушек, небольших помещиц, которые плачутся на неурожаи, убытки и держат голову несколько набок, а между тем набирают понемногу деньжонок в пестрядевые мешочки, размещенные по ящикам комодов...»

Коробочка оставляет Чичикова ночевать в своем доме. Утром Чичиков заводит с ней разговор о продаже мертвых душ. Коробочка никак не может понять, для чего ему они, предлагает купить у нее мед или пеньку. Она постоянно боится продешевить. Чичикову удается убедить ее согласиться на сделку только после того, как он сообщает о себе неправду - будто он ведет казенные подряды, обещает в будущем купить у нее и мед, и пеньку. Коробочка верит сказанному. Долго ведутся торги, после которых сделка все-таки состоялась. Бумаги Чичиков держит в шкатулке, состоящей из многих отделений и имеющей потайной ящик для денег.

ГЛАВА 4

Чичиков останавливается в трактире, к которому вскоре подъезжает бричка Ноздрева. Ноздрев - «среднего роста, очень недурно сложенный молодец с полными румяными щеками, с белыми, как снег, зубами и черными, как смоль, бакенбардами. Свеж он был, как кровь с молоком; здоровье, казалось, так и прыскало с лица его». Он с весьма довольным видом сообщил, что проигрался, причем проиграл не только свои деньги,

I но и деньги своего зятя Мижуева, который присутствует тут же. Ноздрев приглашает Чичикова к себе, обещает вкусное угощение. Сам же пьет в трактире за счет своего зятя. Автор характеризует Ноздрев^ как «разбитного малого», из той породы людей, которые «еще в детстве и в школе слывут за хороших товарищей и при всем том бывают весЫа больно поколачиваемы... Они скоро знакомятся, и не успеешь оглянуться, как уже говорят тебе «ты». Дружбу заведут, кажется, навек: но всегда почти так случается, что подружившийся подерется с ними того же вечера на дружеской пирушке. Они всегда говоруны, кутилы, лихачи, народ видный. Ноздрев в тридцать пять лет был таков же совершенно, каким был в осьмнадцать и двадцать: охотник погулять. Женитьба его ничуть не переменила, тем более что жена скоро отправилась на тот свет, оставивши двух ребятишек, которые решительно ему были не нужны... Дома он больше дня никак не мог усидеть. Чуткий нос его слышал за несколько десятков верст, где была ярмарка со всякими съездами и балами; он уж в одно мгновенье ока был там, спорил и заводил сумятицу за зеленым столом, ибо имел, подобно всем таковым, страстишку к картишкам... Ноздрев был в некотором отношении исторический человек. Ни на одном собрании, где он был, не обходилось без истории. Какая-нибудь история непременно происходила: или выведут его под руки из зала жандармы, или принуждены бывают вытолкать свои же приятели... И наврет совершенно без всякой нужды: вдруг расскажет, что у него была лошадь какой-нибудь голубой или розовой шерсти, и тому подобную чепуху, так что слушающие наконец все отходят, произнесши: «Ну, брат, ты, кажется, уже начал пули лить»».

Ноздрев относится к тем людям, которые имеют «страстишку нагадить ближнему, иногда вовсе без всякой причины». Его любимым занятием было обменивать вещи и проигрывать деньги и имущество. Прибыв в имение Ноздрева, Чичиков видит неказистого жеребца, о котором Ноздрев говорит, что заплатил за него десять тысяч. Он показывает псарню, где содержатся сомнительной породы собаки. Ноздрев - мастер приврать. Он рассказывает о том, что в его пруду водится рыба необыкновенных размеров, что на его турецких кинжалах стоит клеймо знаменитого мастера. Обед, на который пригласил этот помещик Чичикова, плох.

Чичиков приступает к деловым переговорам, при этом говорит, что мертвые души нужны ему для выгодной женитьбы, для того, чтобы родители невесты поверили в то, что он состоятельный человек. Ноздрев собирается подарить мертвые души и еще в придачу пытается продать жеребца, кобылу, шарманку и проч. Чичиков наотрез отказывается. Ноздрев предлагает ему сыграть в карты, от чего Чичиков также отказывается. За этот отказ Ноздрев приказывает накормить лошадь Чичикова не овсом, а сеном, на что гость обижается. Ноздрев же не чувствует себя неловко, и утором как ни в чем ни бывало предлагает Чичикову сыграть в шашки. Тот опрометчиво соглашается. Помещик начинает жульничать. Чичиков обвиняет его в этом, Ноздрев лезет драться, зовет слуг и велит избивать гостя. Неожиданно появляется капитан-исправник, который арестовывает Ноздрева за то, что тот в пьяном виде нанес оскорбление помещику Максимову. Ноздрев отказывается от всего, говорит, что не знает никакого Максимова. Чичиков быстро удаляется.

ГЛАВА 5

По вине Селифана бричка Чичикова сталкивается с другой бричкой, в которой едут две дамы - пожилая и шестнадцатилетняя очень красивая девушка. Собравшиеся из деревни мужики разнимают лошадей. Чичиков потрясен красотой молодой девушки, и после того, как брички разъехались, долго думает о ней. Путешественник подъезжает к деревне Михаила Семеновича Собакевича. «Деревянный дом с мезонином, красной крышей и темными или, лучше, дикими стенами, - дом вроде тех, как у нас строят для военных поселений и немецких колонистов. Было заметно, что при постройке его зодчий беспрестанно боролся со вкусом хозяина. Зодчий был педант и хотел симметрии, хозяин - удобства и, как видно, вследствие того заколотил на одной стороне все отвечающие окна и провертел на место их одно маленькое, вероятно понадобившееся для темного чулана. Фронтон тоже никак не пришелся посреди дома, как ни бился архитектор, потому что хозяин приказал одну колонну сбоку выкинуть, и оттого очутилось не четыре колонны, как было назначено, а только три. Двор окружен был крепкою и непомерно толстою деревянною решеткой. Помещик, казалось, хлопотал много о прочности. На конюшни, сараи и кухни были употреблены полновесные и толстые бревна, определенные на вековое стояние. Деревенские избы мужиков тоже срублены были на диво: не было кирпичных стен, резных узоров и прочих затей, но все было пригнано плотно и как следует. Даже колодец был обделан в такой крёпкий дуб, какой идет только на мельницы да на корабли. Словом, все, на что ни глядел он, было упористо, без пошатки, в каком-то крепком и неуклюжем порядке».

Сам хозяин кажется Чичикову похожим на медведя. «Для довершения сходства фрак на нем был совершенно медвежьего цвета, рукава длинны, панталоны длинны, ступнями ступал он и вкривь и вкось и наступал беспрестанно на чужие ноги. Цвет лица имел каленый, горячий, какой бывает на медном пятаке...»

Собакевич имел манеру обо всем высказываться прямолинейно. О губернаторе он говорит, что тот «первый разбойник в мире», а полицмейстер - «мошенник». За обедом Собакевич ест очень много. Рассказывает гостю о своем соседе Плюшкине, очень скупом человеке, владеющем восемьюстами крестьянами.

Чичиков говорит, что хочет купить мертвые души, чему Собакевич не удивляется, а сразу же начинает торги. Обещает продать по 100 рулей каждую мертвую душу, при этом говорит, что умершие были настоящими мастерами. Торгуются долго. В конечном итоге сходятся на трех рублях за штуку, составляют при этом документ, поскольку каждый опасается нечестности со стороны другого. Собакевич предлагает купить подешевле мертвые души женского пола, но Чичиков отказывается, хо^я впоследствии оказывается, что помещик все-таки вписал в купчую одну женщину. Чичиков уезжает. По пути спрашивает мужика, как проехать ^Плюшкину. Заканчивается глава лирическим отступлением о русском язы\е. «Выражается сильно российский народ! и если наградит кого словцом, то пойдет оно ему в род и потомство, утащит он его с собою и на службу, и в отставку, и в Петербург, и на край света... Произнесенное метко, все равно что писанное, не вырубливается топором. А уж куды бывает метко все то, что вышло из глубины Руси, где нет ни немецких, ни чухонских, ни всяких иных племен, а все сам-самородок, живой и бойкий русский ум, что не лезет за словом в карман, не высиживает его, как наседка цыплят, а влепливает сразу, как пашпорт на вечную носку, и нечего прибавлять уже потом, какой у тебя нос или губы, - одной чертой обрисован ты с ног до головы! Как несметное множество церквей, монастырей с куполами, главами, крестами, рассыпано на святой, благочестивой Руси, так несметное множество племен, поколений, народов толпится, пестреет и мечется по лицу земли. И всякий народ, носящий в себе залог сил, полный творящих способностей души, своей яркой особенности и других даров нога, своеобразно отличился каждый своим собственным словом, которым, выражая какой ни есть предмет, отражает в выраженье его часть собственного своего характера. Сердцеведением и мудрым познаньем жизни отзовется слово британца; легким щеголем блеснет и разлетится недолговечное слово француза; затейливо придумает свое, не всякому доступное, умно-худощавое слово немец; но нет слова, которое было бы так замашисто, бойко так вырвалось бы из-под самого сердца, так бы кипело и животрепетало, как метко сказанное русское слово».

ГЛАВА 6

Начинается глава лирическим отступлением о путешествиях. «Прежде, давно, в лета моей юности, в лета невозвратно мелькнувшего моего детства, мне было весело подъезжать в первый раз к незнакомому месту: все равно, была ли то деревушка, бедный уездный городишко, село ли, слободка, - любопытного много открывал в нем детский любопытный взгляд. Всякое строение, все, что носило только на себе напечатленье ка-кой-нибудь заметной особенности, - все останавливало меня и поражало... Теперь равнодушно подъезжаю ко всякой незнакомой деревне и равнодушно гляжу на ее пошлую наружность; моему охлажденному взору неприютно, мне не смешно, и то, что пробудило бы в прежние годы живое движенье в лице, смех и немолчные речи, то скользит теперь мимо, и безучастное молчание хранят мои недвижные уста. О моя юность! о моя свежесть!»

Чичиков направляется в имение Плюшкина, долго не может найти хозяйский дом. Наконец находит «странный замок», который выглядит «дряхлым инвалидом». «Местами был он в один этаж, местами в два; на темной крыше, не везде надежно защищавшей его старость, торчали два бельведера, один против другого, оба уже пошатнувшиеся, лишенные когда-то покрывавшей их краски. Стены дома ощеливали местами нагую штукатурную решетку и, как видно, много потерпели от всяких непогод, дождей, вихрей и осенних перемен. Из окон только два были открыты, прочие были заставлены ставнями или даже забиты досками. Эти два окна, с своей стороны, были тоже подслеповаты; на одном из них темнел наклеенный треугольник из синей сахарной бумаги». Чичиков встречает человека неопределенного пола (не может понять, «мужик это или баба»). Он решает, что это ключница, но затем выясняется, что это и есть богатый помещик Степан Плюшкин. Автор рассказывает о том, как дошел Плюшкин до такой жизни. В прошлом он был бережливым помещиком, у него были жена, которая славилась хлебосольством, и трое детей. Но после смерти жены «Плюшкин стал беспокойнее и, как все вдовцы, подозрительнее и скупее». Свою дочь он проклял, так как та сбежала и обвенчалась с офицером кавалерийского полка. Младшая дочь умерла, а сын, вместо того чтобы учиться, определился в военные. С каждым годом Плюшкин становился все скупее. Очень скоро купцы перестали брать у него товар, поскольку не могли сторговаться с помещиком. Все его добро - сено, пшеница, мука, холсты - все сгнивало. Плюшкин же все копил, при этом подбирал и чужие, совершенно не нужные ему вещи. Скупость его не знала границ: для всей дворни Плюшкина - одни сапоги, он несколько месяцев хранит сухарь, точно знает, сколько наливки у него в графине, так как делает^тметки. Когда Чичиков говорит ему о том, за чем приехал, Плюшкин очень радуется. Предлагает гостю купить не только мертвые души, но и беглых крестьян. Торгуется. Полученные деньги прячет в ящик. Ясно, что этими деньгами, как и другими, он никогда не воспользуется. Чичиков уезжает, к великой радости хозяина отказавшись от угощения. Возвращается в гостиницу.

ГЛАВА 7

Повествование начинается лирическим отступлением о двух типах писателей. «Счастлив писатель, который мимо характеров скучных, противных, поражающих печальною своею действительностью, приближается к характерам, являющим высокое достоинство человека, который из великого омута ежедневно вращающихся образов избрал одни немногие исключения, который не изменял ни разу возвышенного строя своей лиры, не ниспускался с вершины своей к бедным, ничтожным своим собратьям, и, не касаясь земли, весь повергался в свои далеко отторгнутые от нее и возвеличенные образы... Но не таков удел, и другая судьба писателя, дерзнувшего вызвать наружу все, что ежеминутно пред очами и чего не зрят равнодушные очи, - всю страшную, потрясающую ^ину мелочей, опутавших нашу жизнь, всю глубину холодных, раздробленных, повседневных характеров, которыми кишит наша земная, подчас горькая и скучная дорога, и крепкою силою неумолимого резца дерзнувщего выставить их выпукло и ярко на всенародные очи! Ему не собрать народных рукоплесканий, ему не зреть признательных слез и единодушного восторга взволнованных им душ... Без разделенья, без ответа, без участья, как бессемейный путник, останется он один посреди дороги. Сурово его поприще, и горько почувствует он свое одиночество».

После всех оформленных купчих Чичиков становится владельцем четырехсот мертвых душ. Он размышляет о том, кем были эти люди при жизни. Выйдя из гостиницы на улицу, Чичиков встречает Манилова. Они вместе отправляются совершать купчую. В канцелярии Чичиков дает взятку чиновнику Ивану Антоновичу Кувшинное Рыло для ускорения процесса. Однако дача взятки происходит незаметно - чиновник накрывает ассигнацию книгой, и та словно исчезает. У начальника сидит Собакевич. Чичиков договаривается о том, чтобы купчая совершилась в течение дня, поскольку ему якобы необходимо срочно уехать. Он передает председателю письмо Плюшкина, в котором тот просит его быть поверенным в его деле, на что председатель с радостью соглашается.

Документы оформляются в присутствии свидетелей, Чичиков платит в казну только половину пошлины, другую же половину «отнесли каким-то непонятным образом на счет другого просителя». После удачно совершенной сделки все отправляются на обед к полицмейстеру, в течение которого Собакевич один съедает огромного осетра. Подвыпившие гости просят Чичикова остаться, решают женить его. Чичиков сообщает собравшимся, что покупает крестьян на вывод в Херсонскую губернию, где уже приобрел имение. Он сам верит в то, что говорит. Петрушка и Се-лифан после того, как отправили пьяного хозяина в гостиницу, отправляются гулять в трактир.

ГЛАВА 8

Жители города обсуждают купленное Чичиковым. Каждый старается предложить ему помощь в доставке крестьян на место. В числе предложенного - конвой, капитан-исправник для усмирения возможного бунта, просвещение крепостных. Следует описание городских жителей: «они все были народ добрый, живя между собою в ладу, обращались совершенно по-приятельски, и беседы их носили печать какого-то особенного простодушия и короткости: «Любезный друг Илья Ильич», «Послушай, брат, Антипатор Захарьевич!»... К почтмейстеру, которого звали Иван Андреевич, всегда прибавляли: «Шпрехен задейч, Иван Андрейч?» - словом, все было очень семейственно. Многие были не без образования: председатель палаты знал наизусть «Людмилу» Жуковского, которая еще была тогда не-простывшею новостию... Почтмейстер вдался более в философию и читал весьма прилежно, даже по ночам, Юнговы «Ночи» и «Ключ к таинствам натуры» Эккартсгаузена, из которых делал весьма длинные выписки... он был остряк, цветист в словах и любил, как сам выражался, уснастить речь. Прочие тоже были более или менее люди просвещенные: кто читал Карамзина, кто «Московские ведомости», кто даже и совсем ничего не читал... Насчет благовидности уже известно, все они были люди надежные чахоточного между ними никого не было. Все были такого рода, которым жены в нежных разговорах, происходящих в уединении, давали названия: кубышки, толстунчика, пузантика, чернушки, кики, жужу и проч. Но во обще они были народ добрый, полны гостеприимства, и человек, вкусив ший с ними хлеба ли или просидевший вечер за вистом, уже становился чем-то близким...»

Городские дамы были «что называют презентабельны, и в этом отношении их можно было смело поставить в пример всем другим... Одевались они с большим вкусом, разъезжали по городу в колясках, как предписывала последняя мода, сзади покачивался лакей, и ливрея в золотых позументах... В нравах дамы города N. были строги, исполнены благородного негодования противу всего порочного и всяких соблазнов, казнили без всякой пощады всякие слабости... Еще нужно сказать, что дамы города N. отличались, подобно многим дамам петербургским, необыкновенною осторожностью и приличием в словах и выражениях. Никогда не говорили они: «я высморкалась», «я вспотела», «я плюнула», а говорили: «я облегчила себе нос», «я обошлась посредством платка». Ни в каком случае нельзя было сказать: «этот стакан или эта тарелка воняет». И даже нельзя было сказать ничего такого, что бы подало намек на это, а говорили вместо того: «этот стакан нехорошо ведет себя» или что-нибудь вроде этого. Чтоб еще более Облагородить русский язык, половина почти слов была выброшена вовсе из разговора, и потому весьма часто было нужно прибегать к французскому языку, зато уж там, по-французски, другое дело: там позволялись такие слова, которые были гораздо пожестче упомянутых».

Все дамы города в восторге от Чичикова, одна из них даже прислала ему любовное письмо. Чичикова приглашают на бал к губернатору. Перед балом он долго крутится перед зеркалом. На балу он - в центре внимания, пытается понять, кто же автор письма. Губернаторша знакомит Чичикова со своей дочерью - той самой девушкой, которую он видел в бричке. Он почти влюбляется в нее, но она скучает в его обществе. Другие дамы возмущены тем, что все внимание Чичикова достается дочери губернатора. Неожиданно появляется Ноздрев, который рассказывает губернатору о том, как Чичиков предлагал купить у него мертвые души. Новость быстро разносится, при этом дамы передают ее так, будто не верят в это, поскольку всем известна репутация Ноздрева. В город ночью приезжает Коробочка, которую интересуют цены на мертвые души, - она боится, что продешевила.

ГЛАВА 9

Глава описывает визит «приятной дамы» к «даме приятной во всех отношениях». Ее визит приходится на час раньше принятого в городе времени для визитов - так уж торопится она рассказать уелышанную новость. Дама рассказывает подруге о том, что Чичиков - переодетый разбойник, что требовал от Коробочки продать ему мертвых крестьян. Дамы решают, что мертвые души - только предлог, на самом деле Чичиков собирается увезти дочку губернатора. Они обсуждают поведение девушки, ее саму, признают ее непривлекательной, манерной. Появляется муж хозяйки дома - прокурор, которому дамы сообщают новости, чем сбивают его с толку.

Мужчины города обсуждают покупку Чичикова, женщины - похищение дочери губернатора. История пополняется подробностями, решают, что у Чичикова есть соучастник, и этот соучастник, вероятно, Ноздрев. Чичикову приписывают организацию бунта крестьян в Боровках, Зади-райлово-тож, во время которого был убит заседатель Дробяжкин. Ко всему прочему, губернатор получает известие о том, что сбежал разбойник и в губернии появился фальшивомонетчик. Возникает подозрение, что одно из этих лиц - Чичиков. Общественность никакие может решить, что же им делать.

ГЛАВА 10

Чиновники до такой степени обеспокоены сложившейся ситуацией, что многие даже от горя худеют. Собирают у полицмейстера заседание. Полицмейстер решает, что Чичиков - переодетый капитан Копейкин, инвалид без руки и ноги, герой войны 1812 года. Копейкин после возвращения с фронта не получил от отца ничего. Он едет в Петербург искать правды у государя. Но царя нет в столице. Копейкин идет к вельможе, начальнику комиссии, аудиенции у которого долго ждет в приемной. Генерал обещает помощь, предлагает зайти на днях. Но в следующий раз говорит, что ничего не может сделать без специального разрешения царя. У капитана Копейкина заканчиваются деньги, а швейцар его больше не пускает к генералу. Он терпит множество лишений, прорывается в итоге на прием к генералу, говорит, что ждать больше не может. Генерал весьма грубо выпроваживает его, отправляет из Петербурга за казенный счет. Спустя некоторое время в рязанских лесах появляется шайка разбойников под предводительством Копейкина.

Другие чиновники все же решают, что Чичиков - не Копейкин, поскольку у него целы и руки и ноги. Высказывается предположение, что Чичиков - переодетый Наполеон. Все решают, что необходимо допросить Ноздрева, несмотря на то что он известный лгун. Ноздрев рассказывает, что продал Чичикову мертвых душ на несколько тысяч и что уже в то время, когда он учился с Чичиковым в школе, тот уже был фальшивомонетчиком и шпионом, что он собирался похитить дочь губернатора и Ноздрев сам помогал ему. Ноздрев понимает, что в своих россказнях зашел слишком далеко, и возможные проблемы пугают его. Но происходит неожиданное - умирает прокурор. Чичиков ничего не знает о том, что происходит, поскольку болен. Спустя три дня, вышедши из дому, он обнаруживает, что его либо нигде не принимают, либо принимают как-то странно. Ноздрев сообщает ему, что в городе считают его фальшивомонетчиком, что он собирался похитить дочь губернатора, что по его вине скончался прокурор. Чичиков приказывает укладывать вещи.

ГЛАВА 11

Утром Чичиков долго не может выехать из города - он проспал, бричку не заложили, лошади не подкованы. Уехать получается только ближе к вечеру. На пути Чичиков встречает похоронную процессию - хоронят прокурора. За гробом идут все чиновники, каждый из которых думает о новом генерал-губернаторе и своих взаимоотношениях с ним. Чичиков выезжает из города. Далее - лирическое отступление о России. «Русь! Русь! вижу тебя, из моего чудного, прекрасного далека тебя вижу: бедно, разбросанно и неприютно в тебе; не развеселят, не испугают взоров дерзкие дива природы, венчанные дерзкими дивами искусства, города с многооконными высокими дворцами, вросшими в утесы, картинные дерева и плющи, вросшие в домы, в шуме и в вечной пыли водопадов; не опрокинется назад голова посмотреть на громоздящиеся без конца над нею и в вышине каменные глыбы; не блеснут сквозь наброшенные одна на другую темные арки, опутанные виноградными сучьями, плющами и несметными миллионами диких роз, не блеснут сквозь них вдали вечные линии сияющих гор, несущихся в серебряные ясные небеса... Но какая же непостижимая, тайная сила влечет к тебе? Почему слышится и раздается немолчно в ушах твоя тоскливая, несущаяся по всей длине и ширине твоей, от моря до моря, песня? Что в ней, в этой песне? Что зовет, и рыдает, и хватает за сердце? Какие звуки болезненно лобзают, и стремятся в душу, и вьются около моего сердца? Русь! чего же ты хочешь от меня? какая непостижимая связь таится между нами? Что глядишь ты так, и зачем все, что ни есть в тебе, обратило на меня полные ожидания очи?.. И грозно объемлет меня могучее пространство, страшною силою отразясь во глубине моей; неестественной властью осветились мои очи: у! какая сверкающая, чудная, незнакомая земле даль! Русь!..»

Автор рассуждает о герое произведения и о происхождении Чичикова. Его родители - дворяне, но он не похож на них. Отец Чичикова отправил сына в город к старенькой родственнице, чтобы он поступил в училище. Отец дал сыну напутствия, которым он строго следовал в жизни, - угождать начальству, водиться только с богатыми, не делиться ни с кем, копить деньги. Особых талантов за ним не замечалось, но у него был «практический ум». Чичиков еще мальчиком умел заработать - продавал угощения, показывал за деньги дрессированную мышь. Он угождал учителям, начальству, потому и закончил школу с золотым аттестатом. Его отец умирает, и Чичиков, продав домишко отца, поступает на службуХОн предает выгнанного из школы учителя, который рассчитывал на подделку любимого ученика. Чичиков служит, во всем стремясь угодить начальству, даже ухаживает за его некрасивой дочерью, намекает на свадьбу. Добирается продвижения по службе и не женится. Вскоре Чичиков входит в комиссию для построения казенного сооружения, но здание, на которое выделено много денег, строится только на бумаге. Новый начальник Чичикова возненавидел подчиненного, и ему пришлось все начинать сначала. Он поступает на службу на таможню, где обнаруживается его способность к обыскам. Его повышают, и Чичиков представляет проект по поимке контрабандистов, с которыми в то же время успевает вступить в сговор и получить от них много денег. Но Чичиков ссорится с товарищем, с которым делился, и обоих отдают под суд. Чичиков успевает спасти часть денег, начинает все с нуля в должности поверенного. Ему приходит в голову идея о покупке мертвых душ, которых можно в будущем заложить в банк под видом живых, и, получив ссуду, скрыться.

Автор размышляет о том, как могут читатели отнестись к Чичикову, вспоминает притчу о Кифе Мокиевиче и Мокии Кифовиче, сыне и отце. Бытие отца обращено в умозрительную сторону, сын же буянит. Кифу Мокиевича просят унять сына, но он не желает ни во что вмешиваться: «Уж если он и останется собакой, так пусть же не от меня об этом узнают, пусть не я выдал его».

В финале поэмы бричка быстро едет по дороге. «И какой же русский не любит быстрой езды?» «Эх, тройка! птица тройка, кто тебя выдумал? Знать, у бойкого народа ты могла только родиться, в той земле, что не любит шутить, а ровнем-гладнем разметнулась на полсвета, да и ступай считать версты, пока не зарябит тебе в очи. И не хитрый, кажись, дорожный снаряд, не железным схвачен винтом, а наскоро живьем с одним топором да молотом снарядил и собрал тебя ярославский расторопный мужик. Не в немецких ботфортах ямщик: борода да рукавицы, и сидит черт знает на чем; а привстал, да замахнулся, да затянул песню - кони вихрем, спицы в колесах смешались в один гладкий круг, только дрогнула дорога, да вскрикнул в испуге остановившийся пешеход - и вон она понеслась, понеслась, понеслась!.. И вон уже видно вдали, как что-то пылит и сверлит воздух.

Не так ли и ты, Русь, что бойкая необгонимая тройка, несешься? Дымом дымится под тобою дорога, гремят мосты, все отстает и остается позади. Остановился пораженный Божьим чудом созерцатель: не молния ли это, сброшенная с неба? что значит это наводящее ужас движение? и что за неведомая сила заключена в сих неведомых светом конях? Эх, кони, кони, что за кони! Вихри ли сидят в ваших гривах? Чуткое ли ухо горит во всякой вашей жилке? Заслышали с вышины знакомую песню, дружно и разом напрягли медные груди и, почти не тронув копытами земли, превратились в одни вытянутые линии, летящие по воздуху, и мчится вся вдохновенная Богом!.. Русь, куда ж несешься ты? дай ответ. Не дает ответа. Чудным звоном заливается колокольчик; гремит и становится ветром разорванный в куски воздух; летит мимо все, что ни есть на земли,
и, косясь, постораниваются и дают ей дорогу другие народы и государства».

В письме к Жуковскому Гоголь пишет, что главной своей задачей в поэме видит изобразить «всю Русь». Поэма написана в форме путешествия, и отдельные отрывки жизни России объединяются в общее целое. Одна из главных задач Гоголя в «Мертвых душах» - показать типические характеры в типических обстоятельствах, то есть достоверно отобразить современность - период кризиса крепостничества в России. Ключевой ориентированностью в изображении помещиков являются сатирическое описание, социальная типизация, критическая направленность. Жизнь господствующего класса и крестьян дана Гоголем без идеализации, реалистически.

8f14e45fceea167a5a36dedd4bea2543

Действие поэмы Н. В. Гоголя "Мертвые души" происходит в одном небольшом городке, который Гоголь называет NN. Город посещает Павел Иванович Чичиков. Человек, который планирует приобрести у местных помещиков мертвые души крепостных. Своим появлением Чичиков нарушает размеренную городскую жизнь.

Глава 1

Чичиков приезжает в город, его сопровождают слуги. Он поселяется в обычной гостинице. Во время обеда Чичиков расспрашивает трактирщика обо всем, что происходит в NN, выясняет кто самые влиятельные чиновники и известные помещики. На приеме у губернатора он лично знакомится со многими помещиками. Помещики Собакевич и Манилов приглашают героя нанести им визит. Чичиков на протяжении нескольких дней посещает вице-губернатора, прокурора, откупщика. В городе он приобретает положительную репутацию.

Глава 2

Чичиков решил выехать за пределы города в поместье к Манилову. Его деревня представляла собой достаточно скучное зрелище. Сам помещик был не понятной натурой. Манилов чаще всего находился в своих мечтах. В его приятности было слишком много сахара. Помещик был очень удивлен предложением Чичикова продать ему души умерших крестьян. Заключить сделку они решили при встрече в городе. Чичиков уехал, а Манилов долгое время недоумевал над предложением гостя.

Глава 3

По дороге к Собакевичу, Чичикова застала непогода. Его бричка сбилась с пути, поэтому было принято решение заночевать в первой усадьбе. Как оказалось, дом принадлежал помещице Коробочке. Она оказалась деловитой хозяйкой, везде прослеживалось довольство обитателей поместья. Просьбу о продаже мертвых душ Коробочка восприняла с удивлением. Но потом стала рассматривать их как товар, боялась продешевить при продаже и предлагала Чичикову купить у нее и другие товары. Сделка состоялась, сам Чичиков поспешил удалиться от трудного характера хозяйки.

Глава 4

Продолжив путь, Чичиков решил заехать в трактир. Здесь он встретил еще одного помещика Ноздрева. Его открытость и дружелюбие сразу располагали к себе. Ноздрев был картежником, играл не честно, поэтому часто участвовал в драках. Просьбу о продаже мертвых душ Ноздрев не оценил. Помещик предложил сыграть на души в шашки. Игра чуть не окончилась дракой. Чичиков поспешил удалиться. Герой очень жалел, что доверился такому человеку как Ноздрев.

Глава 5

Чичиков наконец-то оказывается у Собакевича. Собакевич выглядел человеком крупным и основательным. Предложение о продаже мертвых душ помещик воспринял серьезно и даже стал торговаться. Собеседники решили оформить сделку в ближайшее время в городе.

Глава 6

Следующим пунктом путешествия Чичикова стала деревня, принадлежащая Плюшкину. Поместье представляло собой жалкий вид, везде царило запустение. Сам помещик достиг апогея скупости. Он жил в одиночестве и представлял собой жалкое зрелище. Мертвые души Плюшкин продал с радостью, посчитав Чичикова глупцом. Сам Павел Иванович поспешил в гостиницу с чувством облегчения.

Глава 7-8

На следующий день Чичиков оформил сделки с Собакевичем и Плюшкиным. Герой находился в прекрасном расположении духа. В то же время новость о покупках Чичикова разнеслась по всему городу. Все удивлялись его богатству, не зная, какие души на самом деле он покупает. Чичиков стал желанным гостем на местных приемах и балах. Но тайну Чичикова выдал Ноздрев, прокричав на балу о мертвых душах.

Глава 9

Помещица Коробочка, приехав в город, также подтвердила покупку мертвых душ. По городу стали распространяться невероятные слухи о том, что Чичиков на самом деле хочет похитить губернаторскую дочь. Ему было запрещено появляться на пороге губернаторского дома. Никто из жителей не мог точно ответить, кто же такой Чичиков. Для выяснения этого вопроса было решено собраться у полицмейстера.

Глава 10-11

Сколько не обсуждали Чичикова, прийти к общему мнению так и не смогли. Когда Чичиков решил нанести визиты, он понял, что все его избегают, а приход к губернатору вообще запрещен. Он также узнал, что его подозревают в изготовлении фальшивых облигаций и в планах по похищению губернаторской дочки. Чичиков спешит покинуть город. В завершении первого тома автор рассказывает о том, кто такой главный герой и как складывалась его жизнь до появления в NN.

Том второй

Повествование начинается с описания природы. Чичиков сначала посещает поместье Андрея Ивановича Тентентикова. Затем отправляется к некоему генералу, оказывается в гостях у полковника Кошкарева, затем Хлобуева. Проступки и подлоги Чичикова становятся известны и он оказывается в тюрьме. Некий Муразов советует генерал-губернатору отпустить Чичикова, на этом повествование обрывается. (Гоголь сжёг второй том в печке)

В поэме «Мертвые души» Николай Васильевич Гоголь сумел изобразить многочисленные пороки современного ему . Он поднял вопросы, которые сохранили актуальность до сих пор. Ознакомившись с кратким содержанием поэмы, главным героем, читатель сможет узнать сюжет и главную мысль, а также сколько томов автор успел написать.

Вконтакте

Авторский замысел

В 1835 году Гоголь начинает работу над поэмой «Мертвые души». В аннотации к поэме автор сообщает, что сюжетная линия будущего шедевра была подарена А.С. Пушкиным. Замысел Николая Васильевича был огромен, планировалось создание трехчастной поэмы.

1. Первый том предполагалось сделать преимущественно обличительным, чтобы вскрыть болезненные места русской жизни, изучить их, объяснить причины возникновения. Иными словами, Гоголь изображает души героев и называет причину их духовной смерти.
2. Во втором томе автор собирался продолжить создавать галерею «мертвых душ» и, в первую очередь, обратить внимание на проблемы сознания героев, которые начинают понимать всю степень своего падения и нащупывать пути выхода из состояния омертвения.
3. Третий том решено было посвятить изображению трудного процесса духовного воскресения.

Замысел первого тома поэмы был реализован полностью.

Третий том даже не был начат, но о его содержании исследователи могут судить по книге «Выбранные места из переписки с друзьями», посвященной сокровенными мыслями о путях преобразования России и воскресении человеческих душ.

Традиционно первый том «Мертвых душ» изучается в школе как самостоятельное произведение.

Жанр произведения

Гоголь, как известно, в аннотации к книге назвал «Мертвые души» поэмой, хотя в процессе работы жанр произведения им определялся по-разному. Для гениального писателя следование жанровым канонам не является самоцелью, творческую мысль автора не должна сковываться никакими рамкам и, а парить свободно.

Более того, художественный гений всегда выходит за рамки жанра и создает нечто оригинальное. Сохранилось письмо, где в одном предложении Гоголь трижды определяет жанр произведения, над которыми работает, называя его поочередно романом, повестью и, наконец, поэмой.

Специфика жанра связана с лирическими отступлениями автора и стремлением показать национальную стихию русской жизни. Современники неоднократно сравнивали произведение Гоголя с «Илиадой» Гомера.

Сюжет поэмы

Предлагаем краткое содержание по главам . Сначала следует аннотация к поэме, где с некоторой иронией автор написал призыв к читателям: как можно внимательнее вчитываться в произведение, а затем присылать свои замечания и вопросы.

Глава 1

Действие поэмы развивается в небольшом уездном городе , куда приезжает главный герой по имени Чичиков Павел Иванович.

Он путешествует в сопровождении своих слуг Петрушки и Селифана, которым предстоит сыграть не последнюю роль в повествовании.

По приезде в гостиницу, Чичиков направился в трактир, чтобы выведать информацию о самых важных людях в городе, сводит здесь знакомство с Маниловым и Собакевичем.

После обеда Павел Иванович гуляет по городу и совершает несколько важных визитов: знакомится с губернатором, вице-губернатором, прокурором, полицмейстером. Новый знакомый всех располагает к себе, потому получает множество приглашений на светские мероприятия и домашние вечера.

Глава 2

Во второй главе подробно рассказывается о слугах Чичикова . Петрушка отличается молчаливым нравом, своеобразным запахом и страстью к поверхностному чтению. Книги он просматривал, не вникая особо в их содержание. Кучер Чичикова Селифан, по мнению автора, не заслужил отдельной истории, так как обладал очень низким происхождением.

Далее события развиваются следующим образом. Чичиков отправляется за город, чтобы проведать помещика Манилова. С трудом находит его имение. Первое впечатление, которое складывалось при взгляде на хозяина Маниловки, почти у всех было положительным . Поначалу казалось, что это был славный и добрый человек, но потом становилось очевидным отсутствие у него какого-либо характера, собственных вкусов и интересов. Это, несомненно, действовало отталкивающе на окружающих. Возникало чувство, что в доме Манилова время остановилось, текло вяло и медленно. Жена была под стать своему супругу: не интересовалась хозяйством, считая это дело не обязательным.

Гость объявляет истинную цель своего визита, просит нового знакомого продать ему крестьян, которые умерли, но по бумагам числятся живыми. Манилов обескуражен его просьбой, но соглашается на сделку.

Глава 3

По пути к Собакевичу карета главного героя сбивается с пути. Чтобы переждать ненасть е, Чичиков просится на ночь к помещице Коробочке, которая отворила дверь лишь после того, как услышала, что гость имеет дворянский титул. Настасья Филипповна была очень запасливой и бережливой, из тех, кто не сделает ничего просто так. Нашему герою пришлось вести с ней долгую беседу о продаже мертвых душ. Хозяйка долго не соглашалась, но в итоге сдалась. Павел Иванович испытал огромное облегчение от того, что беседа с Коробочкой была закончена, и продолжил свой путь.

Глава 4

По пути попадается трактир, и Чичиков решает там отобедать, герой славится отменным аппетитом. Здесь состоялась встреча со старым знакомым Ноздревым. Это был человек шумный и скандальный, постоянно попадающий в неприятные истории из-за особенностей своего характера : постоянно врал и жульничал. Но так как Ноздрев представляет большой интерес для дела, Павел Иванович принимает приглашение посетить имение.

В гостях у своего шумного товарища Чичиков заводит беседу о мертвых душах. Ноздрев упрямится, но соглашается продать бумаги на умерших крестьян вместе с собакой или лошадью.

Наутро Ноздрев предлагает сыграть в шашки на мертвые души, но оба героя стараются обмануть друг друга, так что игра заканчивается скандалом. В этот момент к Ноздреву приход исправник, чтобы сообщить о том, что на него заведено дело за избиение. Чичиков, пользуясь моментом, скрывается из поместья.

Глава 5

По пути к Собакевичу карета Павла Ивановича попадает в небольшое дорожное происшествие , образ девушки из двигавшейся навстречу кареты западает ему в сердце.

Дом Собакевича поражает своим сходством с хозяином. Все предметы интерьера огромны и нелепы.

Образ хозяина в поэме очень интересен. Помещик начинает торговаться, пытаясь выручить побольше за умерших крестьян. После этого визита у Чичикова остается неприятный осадок. Эта глава характеризует образ Собакевича в поэме.

Глава 6

Из этой главы читатель узнает, как звали помещика Плюшкина, так как следующим, кого посещает Павел Иванович, был именно он. Деревня помещика вполне могла бы жить богато , если бы не огромная скупость хозяина. Он производил странное впечатление: на первый взгляд сложно было определить даже пол этого существа в лохмотьях. Плюшкин продает большое количество душ предприимчивому гостю, и тот довольный возвращается в гостиницу.

Глава 7

Имея уже около четырехсот душ , Павел Иванович находится в приподнятом настроении и стремится поскорее закончить дела в этом городе. Идет вместе с Маниловым в судебную палату, чтобы окончательно заверить свои приобретения. В суде рассмотрение дела тянется очень медленно, у Чичикова вымогают взятку, чтобы ускорить процесс. Появляется Собакевича, который помогает убедить всех в правомерности истца.

Глава 8

Большое количество душ, приобретенных у помещиков, дают главному герою огромный вес в обществе. Все начинают ему угождать, некоторые дамы воображают себя влюбленными в него, одна отправляет ему любовное послание.

На приеме у губернатора Чичиков представлен его дочери, в которой узнает ту самую девушку, пленившую его во время аварии. На балу присутствует и Ноздрев, который всем рассказывает о продаже мертвых душ. Павел Иванович начинает беспокоиться и быстро уходит, чем вызывает подозрения у гостей. Добавляет проблем и помещица Коробочка, которая приезжает в город, чтобы разузнать о стоимости умерших крестьян.

Главы 9-10

По городу ползут слухи, что Чичиков не чист на руку и, якобы, готовит похищение дочки губернатора.

Слухи обрастают новыми домыслами. В результате Павла Ивановича перестают принимать в приличных домах.

Высший свет города обсуждает вопрос, кто же такой Чичиков. Все собираются у полицмейстера. Всплывает история о капитане Копейкине, который лишился руки и ноги на поле военных действий 1812 года, но так и не дождался пенсии от государства.

Копейкин стал предводителем разбойников. Ноздрев подтверждает опасения горожан, называя недавнего всеобщего любимца фальшивомонетчиком и шпионом. Эта новость настолько шокирует прокурора, что он умирает.

Главный герой спешно собирается скрыться из города.

Глава 11

Эта глава дает краткий ответ на вопрос, зачем Чичиков покупал мертвые души. Здесь автор рассказывает о жизни Павла Ивановича. Дворянское происхождение было единственной привилегией героя. Понимая, что в этом мире богатство само по себе не приходит, с малых лет тот упорно трудился, учился лгать и мошенничать. После очередного падения начинает все сначала и решает подать сведения об умерших крепостных, как о живых, чтобы получить финансовые выплаты. Именно поэтому Павел Иванович так старательно скупал бумаги у помещиков. Чем закончились похождения Чичикова, до конца не понятно, потому что герой скрывается из города.

Завершается поэма прекрасным лирическим отступлением о птице-тройке, которая символизирует образ России в поэме Н.В. Гоголя «Мертвые души». Постараемся кратко изложить ее содержание. Автор задается вопросом, куда летит Русь, куда она спешит , оставляя все и всех позади.

Мертвые души — краткое содержание, пересказ, анализ поэмы

Вывод

Многочисленные отзывы современников Гоголя определяют жанр произведения, как поэма, благодаря лирическим отступлениям.

Творение Гоголя стало бессмертным и прекрасным вкладом в копилку великих произведений русской литературы. И многие вопросы, связанные с ним, до сих пор ждут ответов.