Михаил ЛермонтовГерой нашего времениЖурнал Печорина: Тамань. Герой нашего временитамань

В Тамань, маленький приморский городишко, Печорин приехал поздно ночью на перекладной тележке. Он объяснил вышедшему из дома уряднику и десятнику, что он офицер, едет в действующий отряд, и потребовал казенную квартиру. Десятник повел его по городу, но все дома были заняты. Наконец подошли к маленькой хатке на самом берегу моря, и, хотя десятник сказал, что тут нечисто, Григорий Александрович решил остановиться здесь, поскольку была уже ночь.

Слепой мальчик

Велев денщику выложить чемодан из тележки и отпустить извозчика, он стал звать хозяина. Долго никто не открывал, а потом из сеней выполз мальчик лет четырнадцати. Он заявил, что хозяина в доме нет, а хозяйка ушла в слободку. Печорин ногой открыл дверь в хату. зажег спичку и рассмотрел мальчика. Тот был совершенно слепой. Надо сказать, что Григорий Александрович испытывал сильное предубеждение против калек. Ему казалось, что душа такого человека также увечна. Приезжий выяснил, что мальчик сирота, а у хозяйки есть дочь, которая убежала за море с татарином, лодочником из Керчи.

Ночное приключение Печорина

Устроившись на ночлег, Денщик сразу захрапел, а Печорину не спалось. Вдруг в окно он увидел, что кто-то пробежал к обрывистому берегу. офицер оделся и тихо вышел из хаты. Мимо него твердой походкой проследовал слепой мальчик, неся под мышкой какой-то узел, и направился по узкой и крутой тропинке к пристани. Григорий Александрович двинулся за ним. Мальчик остановился у воды, присел на землю и положил узел рядом с собой. Спустя некоторое время с противоположной стороны появилась белая фигура, подошла к слепому и села рядом. Это была девушка. Она боялась, что какой-то Янко утонет, а слепой говорил, что Янко не боится бури и непременно приплывет. Вскоре к берегу приблизилась лодка, из нее вышел человек в татарской бараньей шапке, и они
втроем принялись что-то вытаскивать из лодки. Затем каждый взял на плечо по узлу, и троица скрылась в темноте, Печорин насилу дождался утра.

Утром, немного полюбовавшись на море и небо, Григорий Александрович отправился к коменданту. Там ему объяснили, что почтовое судно на Геленджик будет только через три-четыре дня, и, угрюмый и сердитый, он вернулся домой. Денщик рассказал ему, что слепой всюду ходит один, и на базар за хлебом, и за водой, что хозяйка вернулась с дочерью и сейчас находится в хате. Печорин
удивился появлению дочери и вошел в хату. Старуха варила довольно роскошный для бедняков обед и на все вопросы отвечала, что она глуха и ничего не слышит. Тогда Григорий Александрович спросил у слепого, куда тот ходил ночью. Мальчик заплакал и стал отпираться.

Девушка с распущенными волосами

Печорин вышел из хаты и сел у забора. Вдруг он услыхал песню. Подняв голову, он увидел на крыше хаты девушку с распущенными волосами. Она смотрела вдаль моря и пела.

Весь день хозяйская дочь вертелась перед Печориным, поглядывая на него с большой проницательностью, но на вопросы не отвечала. Под вечер, остановив ее в дверях, Григорий Александрович начал расспрашивать, что она делала ночью на берегу, и пересказал ей все увиденное. Девушка отвечала уклончиво, и Печорин пригрозил ей донести обо всем коменданту.

Покушение на Печорина

Вечером они с денщиком собирались пить чай, как вдруг послышался шорох и появилась дочь хозяйки. Она села напротив Григория Александровича, устремила на него нежный взгляд, потом подошла к нему, обняла и поцеловала. у Печорина закружилась голова, а девушка шепнула, чтобы ночью, когда все уснут, он вышел на берег. Часа через два, предупредив денщика, чтобы тот бежал к берегу, если услышит выстрелы, он отправился к пристани. девушка уже ждала его. Они сели в лодку. Было темно, по морю мерно и ровно катились тяжелые волны. Хозяйская дочь обняла Печорина и сказала, что любит его. Но вдруг он услышал всплеск, это упал в воду его пистолет. Страшная догадка поразила офицера. Оглянувшись, Григорий Александрович увидел, что они уже в пятидесяти саженях от берега, а он не умеет плавать. Он попытался оттолкнуть от себя девушку, но та, как кошка, вцепилась в него и чуть не выбросила за борт. «Ты видел, ты донесешь!» — говорила она. Они начали бороться. Наконец Печорин с трудом выбросил ее за борт. Голова ее раза два мелькнула в волнах, больше он ничего не видел. В лодке он нашел обломок весла и кое-как причалил к пристани.

Тамань» – третья повесть «Героя нашего времени», и первая, чьё содержание заимствовано из «дневников Печорина». Утром Печорин покидает Тамань. Тамань. Рисунок М.Ю. Лермонтова.

В банде, торгующей нелегальными товарами, понимали, что теперь им несдобровать и приезжий мужчина расскажет все властям и бросают Тамань. Будучи на военной службе, Печорин раз ночью приехал по казённой надобности в захудалый городишко Тамань. Поздно вечером Печорин отправился к морю. Девушка встретила его у воды, повела к лодке, села с ним в неё и оттолкнулась от берега. Они уверены, что после покушения офицер точно донесет на них властям, и решают покинуть Тамань.

«Герой нашего времени», краткое содержание по главам романа Лермонтова

Бэла не смотрела на Печорина, не говорила с ним, а все время сидела в углу комнаты, закутавшись в покрывало, и грустила. Его цель - «сделаться героем романа», он стремится уверить других и себя в том, что он «существо не созданное для мира, а обреченное каким-то тайным страданиям». Печорин приезжает в Кисловодск, каждый день видится с Верой. Через некоторое время туда приезжают Литовские и Грушницкий.

В то время, когда другие отвлекали казака разговорами, он через окно бросился на убийцу. В повести «Тамань» Печорин описывает одно из приключений, происшедших с ним во время следования из Петербурга «в действующий отряд по казенной надобности».

В «Тамани» противоречия героя не снимаются совсем, но отодвигаются на второй план, а на первый выступают другие стороны личности Печорина. Так учащиеся убеждаются, что сюжет каждой повести тесно связан с характером героя и им определяется.

Из всех приморских городишек Тамань показалась ему самым скверным местом, где только ему приходилось бывать: он там чуть не умер с голода, и, вдобавок, его еще хотели утопить. Ну так вот попробуйте разобраться самостоятельно: он проводит три дня в пути, до Тамани добирается далеко за полночь, с трудом находит ночлег, денщик спит, ну а его барин ни в одном глазу… Этот странный и опасный случай не вызвал в душе Печорина ничего, кроме тягостного недоумения.

Краткое содержание Тамань Герой нашего времени по главам в сокращении (Лермонтов М. Ю.)

Автор ехал на перекладных из Тифлиса, во время подъема на Койшаурскую гору познакомился со штабс-капитаном Максимом Максимычем. Все в жизни ему надоело: удовольствия, свет, науки, и им овладела скука. На Кавказе какое-то время он жил счастливо, но через месяц привык к близости смерти, и ему стало скучнее прежнего.

Как-то Печорин уговорил Максим Максимыча поехать с ним на охоту, а когда вернулись, то увидели Казбича, увозящего Бэлу. Печорин бросился в погоню, ранил лошадь Казбича. Печорин с Максимом Максимовичем привезли Бэлу, истекающую кровью, в крепость.

Печорин уехал, а Максим Максимыч остался стоять в полной задумчивости, в его глазах были слезы досады. Автор убедился в искренности этих записок, где Печорин «так беспощадно выставлял наружу собственные слабости и пороки».

В этой книге автор поместил только то, что относилось к пребыванию Печорина на Кавказе. И зачем было судьбе кинуть меня в мирный круг честных контрабандистов? Он был ранен в ногу и приехал на воды на неделю раньше Печорина. Печорин понял суть Грушницкого, и за это тот его не любит, хотя внешне они находятся в дружеских отношениях. В разговоре с княжной Печорин, как всегда, критически оценивает окружающих. Дома Печорина ждала записка от Веры, в которой она навсегда с ним прощается и сообщает об отъезде.

Из предыдущих повестей все уже составили себе некоторое представление о герое, узнали о странностях и противоречиях его, видели эгоизм и равнодушие, к какому он пришел после возвращения с Кавказа. В конце повести снова: «вышел», «сказал», «продолжал», «положил», «сел», они с девушкой «подняли парус» и «понеслись». При первом появлении в повести она печальна и встревожена, на крыше дома — смеется и поет; при первом разговоре с Печориным хохочет во все горло, придя же к нему в хату, «села тихо и безмолвно».

Структура романа имеет свою особенность: хронологический порядок частей в нем нарушен. Повествование в этой главе идет от имени автора, который по дороге из Тифлиса в Ставрополь встречает немолодого штабс-капитана Максима Максимыча.

Электронные книги в библиотеке бесплатны. В дальнейшем рассказ ведется от лица Печорина. Вдруг он замечает, что в окне мимо него кто-то мелькнул. На следующий день он едет в крепость Фанагорию, чтобы узнать у коменданта, когда можно будет отправиться дальше, в Геленджик. Казак, служащий у Печорина денщиком, сообщает ему, что «здесь нечисто и люди недобрые».

СЛУЧАЙНОЕ ПРОИЗВЕДЕНИЕ

Девушка пробегает мимо него, останавливается и пристально смотрит ему в глаза. Целый день она вертится около его квартиры. Печорин заводит с ней разговор и спрашивает, что она делала на крыше хаты днем? Девушка отвечает загадками.

Под вечер девушка приходит к Печорину и назначает встречу ночью на берегу. Ему удается выбросить девушку в воду и доплыть на лодке до берега. Печорин поднимается на утес и оттуда видит «свою ундину», выжимающую из волос морскую пену. Вскоре к берегу причаливает Янко. Девушка говорит ему, что все пропало.

Как камень, брошенный в гладкий источник, я встревожил их спокойствие и, как камень, едва сам не пошел ко дну!». Он возвращается домой и решает немедленно уехать. Принявшись за сборы, Печорин обнаруживает пропажу нескольких ценных вешей. Его осеняет догадка, что это их нес ночью слепой в узле под мышкой. Неподалеку в тумане виднеется какая-та женщина.

Эта хата стояла на обрыве моря. На стук дверь не сразу отперли, но наконец из дома вышел слепой мальчик лет 14-ти, с бельмами в обоих глазах. Войдя в хату, Печорин со слугой-казаком легли спать на лавках. По обрывкам разговора Печорин понял, что в лодке плывёт контрабандист Янко. На море был шторм, но Янко, умело гребя вёслами, счастливо причалил к берегу.

В досаде он взял слепого за ухо, спрашивая: «Ну-ка, слепой чертенок, говори, куда ты ночью таскался с узлом!» Тот в ответ только хныкал. Одетая в полосатое платье, с распущенными косами, она была похожа на русалку и пела песню о лодке, которая в бурю плывёт по морю, а правит ею «буйная головушка». Печорин догрёб до пристани и побрёл к хате, но издалека опять увидел девушку: она доплыла до берега и теперь выжимала мокрые волосы.

Максим Максимыч, Тамань. Сначала Лермонтов дает представление о герое словами Максима Максимыча и лишь затем раскрывает внутренний мир Печорина, публикуя страницы из его дневника. Автор говорит о том, что не нужно буквально воспринимать смысл слов «Герой нашего времени».

Повествование ведется от первого лица (от ли­ца Печорина). Поздно ночью на перекладных Пе­чорин приезжает в Тамань. Его отводят в хату на самом берегу моря, так как казенных квартир не оказалось. В хате находится сирота - слепой мальчик. Он говорит, что хозяйка умерла, а ее дочь уехала за море с лодочником из Керчи, крымским татарином. Печорин ложится спать, но через час замечает, что мальчик берет какой-то. узел. Печо­рин следит за ним. Слепой вместе с узлом крадет­ся на берег моря. На берегу к слепому подходит девушка и говорит, что Янко не будет, так как се­годня сильная буря. Но слепой возражает, что Янко обязательно приплывет, ведь он человек смелый. И действительно, через какое-то время появляет­ся лодка, полностью загруженная чем-то. В лодке человек в татарской бараньей шапке.

Печорин возвращается в дом. Утром он отправ­ляется к коменданту узнать об отъезде в Геленджик, но из-за отсутствия судов покинуть Тамань пока невозможно. Печорин возвращается в хату, и ден­щик сообщает ему, что пришла старуха, а с ней де­вушка. Печорин пытается узнать у слепого, куда тот ходил ночью, но он не признается. Позже Пе­чорин слышит песню, которую поет девушка.

Именно эту девушку Печорин и видел на бере­гу прошлой ночью. Описывая девушку, Печорин отмечает ее свободный и веселый характер. Она пытается заигрывать с ним. Вечером Печорин де­лает попытку расспросить ее о том, кто она та­кая и как ее зовут. Но девушка огранивается нас­мешливыми ответами и не говорит о себе ничего.

Тогда Печорин заявляет, что видел ее прошлой ночью. На это девушка смеется: «Много видели, да мало знаете, а что знаете, так держите под за­мочком!» Печорин угрожает ей, что донесет комен­данту, однако угрозы его несерьезны. Проходит некоторое время, и девушка приходит в комнату Печорина, садится напротив него, молча смотрит на него. Затем она начинает целовать Печорина и назначает ему свидание ночью на берегу моря. Через два часа Печорин идет к морю, берет с со­бой пистолет и предупреждает денщика о том, что если тот услышит выстрел, то пусть бежит на берег. Девушка уже ждет на берегу. Они садятся в лодку и отплывают от берега. Девушка обнимает Печорина и говорит, что любит его, а затем выта­скивает у него пистолет и толкает Печорина в во­ду. Он не умеет плавать, а девушка пытается его утопить. Между ними завязывается схватка. Де­вушка говорит: «Ты видел, ты донесешь». Печо­рину удается сбросить ее за борт. Он гребет к бе­регу, там забирается на утес, откуда видит, как девушка вылезает на берег, и вскоре приплывает лодка Янко. Девушка говорит Янко, что все про­пало. Спустя несколько минут приходит слепой с мешком.

Татарин и девушка сообщают ему о том, что уезжают. Слепой спрашивает: «А я?» Татарин от­вечает, что он ему не нужен. Он кидает несколько монет слепому «на пряники», но тот не поднимает их. Когда лодка уплывает, слепой рыдает. Печо­рин: «И зачем было судьбе кинуть меня в мирный круг честных контрабандистов? Как камень, бро­шенный в гладкий источник, я встревожил их спокойствие и, как камень, едва сам не пошел ко дну».

Когда Печорин возвращается, он понимает, что нес в мешке слепой: шашку с серебряной оправой, шкатулку, дагестанский кинжал - вещи, принад­лежавшие Печорину. Но жаловаться начальству на то, что его обокрал слепой мальчик и едва не утопила молоденькая девушка, по мнению Печо­рина смешно. Утром Печорин уезжает в Геленд­жик. «Что сталось с старухой и бедным слепым - не знаю. Да и какое мне дело до радостей и бедст­вий человеческих, мне, странствующему офице­ру, да еще с подорожной по казенной надобности».

Тамань – самый скверный городишко из всех приморских городов России. Я там чуть-чуть не умер с голода, да еще в добавок меня хотели утопить. Я приехал поздно ночью. Вышел урядник и десятник. Я им объяснил, что я офицер, еду в действующий отряд по казенной надобности, и стал требовать казенную квартиру. Десятник нас повел по городу. К которой избе ни подъедем – занята. Было холодно, я три ночи не спал, измучился и начинал сердиться. «Веди меня куда-нибудь, разбойник! хоть к черту, только к месту!» – закричал я. «Есть еще одна фатера, только там нечисто!» Не поняв точного значения последнего слова, я велел ему идти вперед, придя небольшой хате на самом берегу моря.

Полный месяц светил на камышовую крышу и белые стены; на дворе, обведенном оградой из булыжника, стояла избочась другая лачужка. Берег обрывом спускался к морю почти у самых стен ее, и внизу далеко от берега, рисовались два корабля. «Суда в пристани есть, – подумал я, – завтра отправлюсь в Геленджик».

При мне исправлял должность денщика линейский казак. Я стал звать хозяина – молчат; стучу – молчат… что это? Наконец из сеней выполз мальчик лет четырнадцати.

«Где хозяин?» – «Нема». – «Как? совсем нету?» – «Совсим». – «А хозяйка?» – «Побигла в слободку». – «Кто же мне отопрет дверь?» – сказал я, ударив в нее ногою. Дверь сама отворилась; из хаты повеяло сыростью. Я засветил серную спичку и поднес ее к носу мальчика: она озарила два белых глаза. Он был слепой, совершенно слепой от природы.

Признаюсь, я имею сильное предубеждение против всех слепых, кривых, немых и проч. Я замечал, что как будто с потерею члена душа теряет какое-нибудь чувство. Я глядел на него с сожалением, как вдруг едва приметная улыбка его произвела на меня самое неприятное впечатление. У меня родилось подозрение, что этот слепой не так уж и слеп; напрасно я старался уверить себя, что бельмы подделать невозможно…

«Ты хозяйский сын?» – спросил я его наконец. – «Ни». – «Кто же ты?» – «Сирота, убогой». – «А у хозяйки есть дети?» – «Ни; была дочь, да утикла за море с татарином». – «С каким татарином?» – «А бис его знает! крымский татарин, лодочник из Керчи».

Я взошел в хату: две лавки и стол, да огромный сундук… На стене ни одного образа – дурной знак! В разбитое стекло врывался морской ветер. Я разложил вещи, разостлал бурку на лавке, казак свою на другой; через десять минут он захрапел, но я не мог заснуть: казался мне во мраке слепой мальчик.

Так прошло около часа. Вдруг на полу промелькнула тень. Я взглянул в окно: кто-то вторично пробежал. Я встал, опоясал кинжал и тихо вышел; навстречу мне слепой мальчик. Я притаился у забора, и он прошел мимо меня. Под мышкой он нес какой-то узел, и повернув к пристани, стал спускаться по узкой и крутой тропинке.

Между тем луна начала одеваться тучами и на море поднялся туман. Слепой приостановился, потом повернул низом направо; видно, это была не первая его прогулка, судя по уверенности, с которой он ступал с камня на камень. Наконец он остановился, присел на землю и положил возле себя узел. Спустя несколько минут показалась белая фигура и села возле него. Ветер по временам приносил мне их разговор.

– Янко не боится бури, – отвечал тот.

– Туман густеет.

– В тумане лучше пробраться мимо сторожевых судов.

– А если он утонет?

– Ну что ж? в воскресенье ты пойдешь в церковь без новой ленты, — слепой говорил со мною малороссийским наречием, а теперь изъяснялся чисто по-русски.

– Видишь, я прав, – сказал опять слепой, – это не вода плещет, это его весла.

– Ты бредишь, слепой, – сказала она, – я ничего не вижу.

Признаюсь, я тоже не мог ничего увидеть. Так прошло минут десять; и вот показалась лодка. Отважен был пловец, решившийся в такую ночь пуститься через пролив! Лодка ловко повернулась боком и вскочила в маленькую бухту невредима. Из нее вышел человек среднего роста, в татарской бараньей шапке; он махнул рукою, и все трое принялись вытаскивать что-то из лодки; груз был так велик, что я до сих пор не понимаю, как она не потонула. Взяв на плечи каждый по узлу, они пустились вдоль по берегу. Надо было вернуться домой; но все эти странности меня тревожили, и я насилу дождался утра.

Утром я отправился в крепость Фанагорию, чтоб узнать от коменданта о часе моего отъезда в Геленджик. Но, увы; комендант ничего не мог сказать мне решительного. Суда, стоящие в пристани, даже не начинали нагружаться. «Может быть, дня через три, четыре придет почтовое судно». Я вернулся домой угрюм и сердит. Меня в дверях встретил казак мой с испуганным лицом.

– Плохо, ваше благородие! – сказал он мне.

– Да, брат, Бог знает когда мы отсюда уедем!

– Здесь нечисто! Что это за слепой! ходит везде один, и на базар, за хлебом…

– Да что ж? По крайней мере показалась ли хозяйка?

– Сегодня без вас пришла старуха и с ней дочь.

– Какая дочь? У нее нет дочери.

– А Бог ее знает, кто она, коли не дочь; да вон старуха сидит теперь в своей хате.

Я взошел в лачужку. В ней варился обед, довольно роскошный для бедняков. Старуха отвечала, что она глухая, не слышит. Я обратился к слепому, который сидел перед печью. «Ну-ка говори, куда ты ночью таскался с узлом, а?» Вдруг мой слепой заплакал, закричал, заохал: «Куды я ходив?.. никуды не ходив… с узлом? яким узлом?» Старуха на этот раз услышала и стала ворчать: «Вот выдумывают, да еще на убогого!» Мне это надоело, и я вышел, твердо решившись достать ключ этой загадки.

Я завернулся в бурку, сел у забора и забылся… Так прошло около часа… Вдруг песня поразила мой слух. Женский, свежий голосок, – но откуда? – звуки как будто падают с неба. Я поднял глаза: на крыше хаты моей стояла девушка в полосатом платье с распущенными косами, настоящая русалка. Защитив глаза ладонью, она всматривалась в даль, то смеялась и рассуждала сама с собой, то запевала снова песню о корабликах.

Ночью я слышал тот же голос; я на минуту задумался, и когда снова посмотрел на крышу, девушки там уж не было. Вдруг она вбежала к старухе, и тут начался между ними спор. Старуха сердилась, она громко хохотала. И вот вижу, бежит: поравнявшись со мной, она остановилась и пристально посмотрела мне в глаза, потом небрежно обернулась и тихо пошла к пристани. Этим не кончилось: целый день она вертелась около моей квартиры. Странное существо! Она не была безумной, проницательные глаза ее были одарены какою-то магнетическою властью, и всякий раз они как будто бы ждали вопроса. Но только я начинал говорить, она убегала, коварно улыбаясь.

Решительно, я никогда подобной женщины не видывал. Она была далеко не красавица, в ней было много породы… порода в женщинах, как и в лошадях, великое дело. Она, то есть порода большею частью изобличается в поступи, в руках и ногах; особенно нос много значит. Правильный нос в России реже маленькой ножки. Моей певунье казалось не более восемнадцати лет. Необыкновенная гибкость ее стана, особенное, ей только свойственное наклонение головы, длинные русые волосы, какой-то золотистый отлив ее слегка загорелой кожи на шее и плечах и особенно правильный нос – все это свело меня с ума.

Под вечер, остановив ее в дверях, я завел с нею следующий разговор.

– «Скажи, что ты делала на кровле?» – «А смотрела, откуда ветер дует». – «Зачем тебе?» – «Откуда ветер, оттуда и счастье». – «Что же? разве ты песнею зазывала счастье?» – «Где поется, там и счастливится». – «А как неравно напоешь себе горе?» – «Ну что ж? где не будет лучше, там будет хуже, а от худа до добра опять недалеко». – «Кто же тебя выучил эту песню?» – «Никто не выучил; вздумается – запою; кому услыхать, тот услышит; а кому не должно слышать, тот не поймет». – «А как тебя зовут, моя певунья?» – «Кто крестил, тот знает». – «А кто крестил?» – «Почему я знаю?» – «Экая скрытная! а вот я кое-что про тебя узнал — ты вчера ночью ходила на берег». Она не смутилась и захохотала во все горло. «Много видели, да мало знаете, так держите под замочком». – «А если б я, например, вздумал донести коменданту?». Она вдруг запела и скрылась. Впоследствии я имел случай раскаяться в последних словах.

Только что смеркалось, вдруг дверь скрыпнула, я вздрогнул и обернулся, – то была она, моя ундина! Она села против меня тихо и безмолвно и взволновано. Она, казалось, ждала вопроса, но я молчал, полный смущения. Эта комедия начинала меня надоедать, и я готов был прервать молчание самым прозаическим образом, то есть предложить ей стакан чая, как вдруг она вскочила и поцеловала меня. Я сжал ее в моих объятиях, но она выскользнула, шепнув: «Нынче ночью выходи на берег», – и выскочила из комнаты.

Часа через два я разбудил казака. «Если я выстрелю из пистолета, беги на берег». Он машинально отвечал: «Слушаю, ваше благородие». Она дожидалась меня; ее одежда была более нежели легкая, небольшой платок опоясывал ее гибкий стан.

Мы стали спускаться. «Взойдем в лодку», – сказала моя спутница; я колебался, но отступать было не время. «Что это значит?» – сказал я. «Это значит, что я тебя люблю…» И щека ее прижалась к моей. Вдруг что-то упало в воду: пистолет. О, тут кровь хлынула мне в голову!.. Оглядываюсь – мы от берега около пятидесяти сажен, а я не умею плавать! И вдруг сильный толчок едва не сбросил меня в море. Лодка закачалась, но я справился, и между нами началась отчаянная борьба. «Чего ты хочешь?» – закричал я.

«Ты видел, – отвечала она, – ты донесешь!» – и сверхъестественным усилием повалила меня на борт; мы оба по пояс свесились из лодки, но я сумел сбросить ее в волны.

На дне лодки я нашел половину старого весла и кое-как причалил. Пробираясь берегом, мне показалось, что кто-то в белом сидел на берегу; я почти обрадовался, узнав мою русалку. Скоро показалась вдали лодка. «Янко, – сказала она, – все пропало!» «А где же слепой?» – сказал наконец Янко. «Я его послала», – был ответ. Через несколько минут явился и слепой, таща на спине мешок, который положили в лодку.

– Послушай, слепой! – сказал Янко, – ты береги то место… там богатые товары… скажи (имени я не расслышал), что я ему больше не слуга; дела пошли худо. Да скажи, кабы он получше платил за труды, так и Янко бы его не покинул; Она поедет со мною.

– На что мне тебя? – был ответ.

Янко что-то положил слепому в руку, примолвив: «На, купи себе пряников». – «Только?» – сказал слепой. – «Ну, вот тебе еще», – и упавшая монета зазвенела. Слепой ее не поднял. Янко сел в лодку и уплыл. Мне стало грустно. И зачем было судьбе кинуть меня в мирный круг честных контрабандистов? Как камень, брошенный в гладкий источник, я встревожил их спокойствие и, как камень, едва сам не пошел ко дну!

Я возвратился домой. Казак, вопреки приказанию, спал крепким сном. Увы! моя шкатулка, шашка с серебряной оправой, дагестанский кинжал – все исчезло. Тут-то я догадался, какие вещи тащил проклятый слепой. Разбудив казака довольно невежливым толчком, я побранил его, посердился, а делать было нечего!

Слава Богу, поутру явилась возможность ехать, и я оставил Тамань. Что сталось с старухой и с бедным слепым – не знаю.

Тамань - самый скверный городишко из всех приморских городов России. Я там чуть-чуть не умер с голоду, да еще вдобавок меня хотели утопить. Я приехал на перекладной тележке поздно ночью. Ямщик остановил усталую тройку у ворот единственного каменного дома, что при въезде. Часовой, черноморский казак, услышав звон колокольчика, закричал спросонья диким голосом: «кто идет?» Вышел урядник и десятник. Я им объяснил, что я офицер, еду в действующий отряд по казенной надобности, и стал требовать казенную квартиру. Десятник нас повел по городу. К которой избе ни подъедем - занята. Было холодно, я три ночи не спал, измучился и начинал сердиться. «Веди меня куда-нибудь, разбойник! хоть к черту, только к месту!» - закричал я. «Есть еще одна фатера, - отвечал десятник, почесывая затылок: - только вашему благородию не понравится, там нечисто». - Не поняв точного значения последнего слова, я велел ему идти вперед, и после долгого странствования по грязным переулкам, где по сторонам я видел одни только ветхие заборы, мы подъехали к небольшой хате, на самом берегу моря.

Полный месяц светил на камышовую крышу и белые стены моего нового жилища; на дворе, обведенном оградой из булыжника, стояла избочась другая лачужка, менее и древнее первой. Берег обрывом спускался к морю почти у самых стен ее, и внизу с беспрерывным ропотом плескались темно-синие волны. Луна тихо смотрела на беспокойную, но покорную ей стихию, и я мог различить при свете ее, далеко от берега, два корабля, которых черные снасти, подобно паутине, неподвижно рисовались на бледной черте небосклона. «Суда в пристани есть, - подумал я: - завтра отправлюсь в Геленджик».

При мне исправлял должность денщика линейский казак. Велев ему выложить чемодан и отпустить извозчика, я стал звать хозяина - молчат; стучу - молчат... что это? Наконец из сеней выполз мальчик лет 14-ти.

«Где хозяин?» - «Нема». - «Как? совсем нету?» - «Совсим». - «А хозяйка?» - «Побигла в слободку». - «Кто ж мне отопрет дверь?» - сказал я, ударив в нее ногою. Дверь сама отворилась, из хаты повеяло сыростью. Я засветил серную спичку и поднес ее к носу мальчика: она озарила два белые глаза. Он был слепой, совершенно слепой от природы. Он стоял передо мной неподвижно, и я начал рассматривать черты его лица.

Признаюсь, я имею сильное предубеждение противу всех слепых, кривых, глухих, немых, безногих, безруких, горбатых и проч. Я замечал, что всегда есть какое-то странное отношение между наружностью человека и его душою: как будто с потерею члена душа теряет какое-нибудь чувство.

Итак, я начал рассматривать лицо слепого; но что прикажете прочитать на лице, у которого нет глаз? Долго я глядел на него с невольным сожалением, как вдруг едва приметная улыбка пробежала по тонким губам его, и, не знаю отчего, она произвела на меня самое неприятное впечатление. В голове моей родилось подозрение, что этот слепой не так слеп, как оно кажется; напрасно я старался уверить себя, что бельмы подделать невозможно, да и с какой целью? Но что делать? я часто склонен к предубеждениям...

«Ты хозяйский сын?» - спросил я его наконец. - «Ни». - «Кто же ты?» - «Сирота, убогой». - «А у хозяйки есть дети?» - «Ни, была дочь, да утикла за море с татарином». - «С каким татарином?» - «А бис его знает! крымский татарин, лодочник из Керчи».

Я взошел в хату: две лавки и стол, да огромный сундук возле печи составляли всю ее мебель. На стене ни одного образа - дурной знак! В разбитое стекло врывался морской ветер. Я вытащил из чемодана восковой огарок и, засветив его, стал раскладывать вещи, поставил в угол шашку и ружье, пистолеты положил на стол, разостлал бурку на лавке, казак свою на другой; через десять минут он захрапел, но я не мог заснуть: передо мной во мраке всё вертелся мальчик с белыми глазами.

Так прошло около часу. Месяц светил в окно, и луч его играл по земляному полу хаты. Вдруг на яркой полосе, пересекающей пол, промелькнула тень. Я привстал и взглянул в окно: кто-то вторично пробежал мимо его и скрылся бог знает куда. Я не мог полагать, чтоб это существо сбежало по отвесу берега, однако иначе ему некуда было деваться. Я встал, накинул бешмет, опоясал кинжал и тихо-тихо вышел из хаты; навстречу мне слепой мальчик. Я притаился у забора, и он верной, но осторожной поступью прошел мимо меня. Под мышкой он нес какой-то узел и, повернув к пристани, стал спускаться по узкой и крутой тропинке. В тот день немые возопиют и слепые прозрят, подумал я, следуя за ним в таком расстоянии, чтоб не терять его из виду.

Между тем луна начала одеваться тучами, и на море поднялся туман; едва сквозь него светился фонарь на корме ближнего корабля; у берега сверкала пена валунов, ежеминутно грозящих его потопить. Я, с трудом спускаясь, пробирался по крутизне, и вот вижу: слепой приостановился, потом повернул низом направо; он шел так близко от воды, что, казалось, сейчас волна его схватит и унесет, но, видно, это была не первая его прогулка, судя по уверенности, с которой он ступал с камня на камень и избегал рытвин. Наконец он остановился, будто прислушиваясь к чему-то, присел на землю и положил возле себя узел. Я наблюдал за его движениями, спрятавшись за выдавшеюся скалою берега. Спустя несколько минут с противуположной стороны показалась белая фигура; она подошла к слепому и села возле него. Ветер по временам приносил мне их разговор.

«Что, слепой, - сказал женский голос: - буря сильна. Янко не будет». - «Янко не боится бури», - отвечал тот. - «Туман густеет», - возразил опять женский голос, с выражением печали. - «В тумане лучше пробраться мимо сторожевых судов», - был ответ. «А если он утонет?» - «Ну что ж? в воскресенье ты пойдешь в церковь без новой ленты».

Последовало молчание; меня, однако, поразило одно: слепой говорил со мною малороссийским наречием, а теперь изъяснялся чисто по-русски.

Видишь, я прав, - сказал опять слепой, ударив в ладоши: - Янко не боится ни моря, ни ветров, ни тумана, ни береговых сторожей: прислушайся-ка: это не вода плещет, меня не обманешь, это его длинные весла.

Женщина вскочила и стала всматриваться в даль с видом беспокойства.

Ты бредишь, слепой, - сказала она: - я ничего не вижу.

Признаюсь, сколько я ни старался различить вдалеке что-нибудь наподобие лодки, но безуспешно. Так прошло минут десять, и вот показалась между горами волн черная точка: она то увеличивалась, то уменьшалась. Медленно подымаясь на хребты волн, быстро спускаясь с них, приближалась к берегу лодка. Отважен был пловец, решившийся в такую ночь пуститься через пролив на расстояние 20 верст, и важная должна быть причина, его к тому побудившая! Думая так, я с невольным биением сердца глядел на бедную лодку, но она, как утка, ныряла и потом, быстро взмахнув веслами, будто крыльями, выскакивала из пропасти среди брызгов пены; и вот, я думал, она ударится с размаха об берег и разлетится вдребезги, но она ловко повернулась боком и вскочила в маленькую бухту невредима. Из нее вышел человек среднего росту, в татарской бараньей шапке; он махнул рукою, и все трое принялись вытаскивать что-то из лодки; груз был так велик, что я до сих пор не понимаю, как она не потонула. Взяв на плечи каждый по узлу, они пустились вдоль по берегу, и скоро я потерял их из виду. Надо было вернуться домой; но, признаюсь, все эти странности меня тревожили, и я насилу дождался утра.

Казак мой был очень удивлен, когда, проснувшись, увидал меня совсем одетого; я ему, однако ж, не сказал причины. Полюбовавшись несколько времени из окна на голубое небо, усеянное разорванными облачками, на дальний берег Крыма, который тянется лиловой полосой и кончается утесом, на вершине коего белеется маячная башня, я отправился в крепость Фанагорию, чтоб узнать от коменданта о часе моего отъезда в Геленджик.

Но увы, комендант ничего не мог сказать мне решительного. Суда, стоящие в пристани, были все или сторожевые, или купеческие, которые еще даже не начинали нагружаться. «Может быть, дни через три, четыре придет почтовое судно, - сказал комендант: - и тогда мы увидим». Я вернулся домой угрюм и сердит; меня в дверях встретил казак мой с испуганным лицом.

Плохо, ваше благородие, - сказал он мне.

Да, брат, бог знает, когда мы отсюда уедем. - Тут он еще больше встревожился и, наклонясь ко мне, сказал шепотом:

Здесь нечисто! Я встретил сегодня черноморского урядника, он мне знаком, был прошлого года в отряде; как я ему сказал, где мы остановились, а он мне: «Здесь, брат, нечисто, люди недобрые!..» Да и в самом деле, что это за слепой! ходит везде один, и на базар за хлебом, и за водой... уж видно здесь к этому привыкли.

Да что ж? по крайней мере показалась ли хозяйка?

Сегодня без вас пришла старуха и с ней дочь.

Какая дочь? у ней нет дочери.

А бог ее знает, кто она, коли не дочь; да вон старуха сидит теперь в своей хате.

Я взошел в лачужку. Печь была жарко натоплена, и в ней варился обед довольно роскошный для бедняков. Старуха на все мои вопросы отвечала, что она глуха, не слышит. Что было с ней делать? Я обратился к слепому, который сидел перед печью и подкладывал в огонь хворост. «Ну-ка, слепой чертенок, - сказал я, взяв его за ухо: - говори, куда ты ночью таскался с узлом, а?» Вдруг мой слепой заплакал, закричал, заохал: «Куды я ходив?.. никуды не ходив... с узлом? яким узлом?» Старуха на этот раз услышала и стала ворчать: «вот выдумывают, да еще на убогого! за что вы его? что он вам сделал?» Мне это надоело, и я вышел, твердо решившись достать ключ этой загадки.

Я завернулся в бурку и сел у забора на камень, поглядывая в даль; передо мной тянулось ночною бурею взволнованное море, однообразный шум его, подобный ропоту засыпающего города, напоминал мне старые годы, перенес мои мысли на север, в нашу холодную столицу. Волнуемый воспоминаниями, я забылся... Так прошло около часу, может быть и более... Вдруг что-то похожее на песню поразило мой слух. Точно, это была песня, и женский свежий голосок, - но откуда?.. Прислушиваюсь... напев странный, то протяжный и печальный, то быстрый и живой. Оглядываюсь - никого нет кругом; прислушиваюсь снова - звуки как будто падают с неба. Я поднял глаза: на крыше хаты моей стояла девушка в полосатом платье с распущенными косами, настоящая русалка. Защитив глаза ладонью от лучей солнца, она пристально всматривалась в даль, то смеялась и рассуждала сама с собой, то запевала снова песню.

Я запомнил эту песню от слова до слова:

Как по вольной волюшке -
По зелену морю,
Ходят всё кораблики
Белопарусники.
Промеж тех корабликов
Моя лодочка,
Лодка неснащеная,
Двухвесельная.
Буря ль разыграется -
Старые кораблики
Приподымут крылушки,
По морю размечутся.
Стану морю кланяться
Я низёхонько:
«Уж не тронь ты, злое море,
Мою лодочку:
Везет моя лодочка
Вещи драгоценные,
Правит ею в темну ночь
Буйная головушка».

Мне невольно пришло на мысль, что ночью я слышал тот же голос; я на минуту задумался, и когда снова посмотрел на крышу, девушки там не было. Вдруг она пробежала мимо меня, напевая что-то другое, и, прищелкивая пальцами, вбежала к старухе, и тут начался между ними спор. Старуха сердилась, она громко хохотала. И вот вижу, бежит опять вприпрыжку моя ундина; поравнявшись со мной, она остановилась и пристально посмотрела мне в глаза, как будто удивленная моим присутствием; потом небрежно обернулась и тихо пошла к пристани. Этим не кончилось: целый день она вертелась около моей квартиры: пеньё и прыганье не прекращались ни на минуту. Странное существо! На лице ее не было никаких признаков безумия; напротив, глаза ее с бойкою проницательностью останавливались на мне, и эти глаза, казалось, были одарены какою-то магнетическою властью, и всякий раз они как будто бы ждали вопроса. Но только я начинал говорить, она убегала, коварно улыбаясь.

Решительно, я никогда подобной женщины не видывал. Она была далеко не красавица, но я имею свои предубеждения также и насчет красоты. В ней было много породы... порода в женщинах, как и в лошадях, великое дело; это открытие принадлежит Юной Франции. Она, т. е. порода, а не Юная Франция, большею частию изобличается в поступи, в руках и ногах; особенно нос очень много значит. Правильный нос в России реже маленькой ножки. Моей певунье казалось не более 18 лет. Необыкновенная гибкость ее стана, особенное, ей только свойственное наклонение головы, длинные русые волосы, какой-то золотистый отлив ее слегка загорелой кожи на шее и плечах, и особенно правильный нос - всё это было для меня обворожительно. Хотя в ее косвенных взглядах я читал что-то дикое и подозрительное, хотя в ее улыбке было что-то неопределенное, но такова сила предубеждений: правильный нос свел меня с ума; я вообразил, что нашел Гётеву Миньону, это причудливое создание его немецкого воображения; - и точно, между ими было много сходства: те же быстрые переходы от величайшего беспокойства к полной неподвижности, те же загадочные речи, те же прыжки, странные песни...

Под-вечер, остановив ее в дверях, я завел с нею следующий разговор:

«Скажи-ка мне, красавица, - спросил я: - что ты делала сегодня на кровле?» - «А смотрела, откуда ветер дует». - «Зачем тебе?» - «Откуда ветер, оттуда и счастье». - «Что же, разве ты песнью зазывала счастье?» - «Где поется, там и счастливится». - «А как неравно напоешь себе горе?» - «Ну что ж? где не будет лучше, там будет хуже, а от худа до добра опять не далеко». - «Кто ж тебя выучил эту песню?» - «Никто не выучил; вздумается - запою: кому услыхать, тот услышит, а кому не должно слышать, тот не поймет». - «А как тебя зовут, моя певунья?» - «Кто крестил, тот знает». - «А кто крестил?» - «Почему я знаю?» - «Экая скрытная! а вот я кое-что про тебя узнал». (Она не изменилась в лице, не пошевельнула губами, как будто не об ней дело). «Я узнал, что ты вчера ночью ходила на берег». И тут я очень важно пересказал ей всё, что видел, думая смутить ее, - нимало! она захохотала во всё горло: «Много видели, да мало знаете, а что знаете, так держите под замочком». - «А если б я, например, вздумал донести коменданту?» - и тут я сделал очень серьезную, даже строгую мину. Она вдруг прыгнула, запела и скрылась, как птичка, выпугнутая из кустарника. Последние слова мои были вовсе не у места; я тогда не подозревал их важности, но впоследствии имел случай в них раскаяться.

Только что смерклось, я велел казаку нагреть чайник по-походному, засветил свечу и сел у стола, покуривая из дорожной трубки. Уж я доканчивал второй стакан чаю, как вдруг дверь скрыпнула, легкий шорох платья и шагов послышался за мной; я вздрогнул и обернулся, - то была она, моя ундина; она села против меня тихо и безмолвно, и устремила на меня глаза свои, и, не знаю почему, но этот взор показался мне чудно нежен; он мне напомнил один из тех взглядов, которые в старые годы так самовластно играли моей жизнью. Она, казалось, ждала вопроса, но я молчал, полный неизъяснимого смущения. Лицо ее было покрыто тусклой бледностью, изобличавшей волнение душевное; рука ее без цели бродила по столу, и я заметил в ней легкий трепет; грудь ее то высоко поднималась, то, казалось, она удерживала дыхание. Эта комедия начинала мне надоедать, и я готов был прервать молчание самым прозаическим образом, то есть предложить ей стакан чаю, как вдруг она вскочила, обвила руками мою шею, и влажный, огненный поцелуй прозвучал на губах моих. В глазах у меня потемнело, голова закружилась, я сжал ее в моих объятиях со всею силою юношеской страсти, но она, как змея, скользнула между моими руками, шепнув мне на ухо: «нынче ночью, как все уснут, выходи на берег» - и стрелою выскочила из комнаты. В сенях она опрокинула чайник и свечу, стоявшую на полу. «Экой бес девка!» - закричал казак, расположившийся на соломе и мечтавший согреться остатками чая. Только тут я опомнился.

Часа через два, когда всё на пристани умолкло, я разбудил своего казака: «Если я выстрелю из пистолета, - сказал я ему, - то беги на берег». Он выпучил глаза и машинально отвечал: «слушаю, ваше благородие». Я заткнул за пояс пистолет и вышел. Она дожидалась меня на краю спуска; ее одежда была более нежели легкая, небольшой платок опоясывал ее гибкий стан.

Идите за мной, - сказала она, взяв меня за руку, и мы стали спускаться. Не понимаю, как я не сломил себе шеи; внизу мы повернули направо и пошли по той же дороге, где накануне я следовал за слепым. Месяц еще не вставал, и только две звездочки, как два спасительные маяка, сверкали на темно-синем своде. Тяжелые волны мерно и ровно катились одна за другой, едва приподымая одинокую лодку, причаленную к берегу. «Взойдем в лодку», - сказала моя спутница; я колебался, я не охотник до сентиментальных прогулок по морю, но отступать было не время. Она прыгнула в лодку, я за ней, и не успел еще опомниться, как заметил, что мы плывем. «Что это значит?» - сказал я сердито. - «Это значит, - отвечала она, сажая меня на скамью и обвив мой стан руками: - это значит, что я тебя люблю»... И щека ее прижалась к моей, и я почувствовал на лице моем ее пламенное дыхание. Вдруг что-то шумно упало в воду: я хвать за пояс - пистолета нет. О, тут ужасное подозрение закралось мне в душу, кровь хлынула мне в голову. Оглядываюсь - мы от берега около пятидесяти сажен, а я не умею плавать! Хочу оттолкнуть ее от себя - она как кошка вцепилась в мою одежду, и вдруг сильный толчок едва не сбросил меня в море. Лодка закачалась, но я справился, и между нами началась отчаянная борьба; бешенство придавало мне силы, но я скоро заметил, что уступаю моему противнику в ловкости... «Чего ты хочешь?» - закричал я, крепко сжав ее маленькие руки; пальцы ее хрустели, но она не вскрикнула: ее змеиная натура выдержала эту пытку.

Ты видел, - отвечала она: - ты донесешь, - и сверхъестественным усилием повалила меня на борт; мы оба по пояс свесились из лодки, ее волосы касались воды, минута была решительная. Я уперся коленкою в дно, схватил ее одной рукой за косу, другой за горло, она выпустила мою одежду, и я мгновенно бросил ее в волны.

Было уже довольно темно; голова ее мелькнула раза два среди морской пены, и больше я ничего не видал.

На дне лодки я нашел половину старого весла, и кое-как, после долгих усилий, причалил к пристани. Пробираясь берегом к своей хате, я невольно всматривался в ту сторону, где накануне слепой дожидался ночного пловца; луна уже катилась по небу, и мне показалось, что кто-то в белом сидел на берегу; я подкрался, подстрекаемый любопытством, и прилег в траве над обрывом берега; высунув немного голову, я мог хорошо видеть с утеса всё, что внизу делалось, и не очень удивился, а почти обрадовался, узнав мою русалку. Она выжимала морскую пену из длинных волос своих, мокрая рубашка обрисовывала гибкий стан ее и высокую грудь. Скоро показалась в дали лодка, быстро приблизилась она; из нее, как накануне, вышел человек в татарской шапке, но острижен он был по-казацки, и за ременным поясом его торчал большой нож. «Янко, - сказала она: - всё пропало!» Потом разговор их продолжался, но так тихо, что я ничего не мог расслушать. - «А где же слепой?» - сказал наконец Янко, возвыся голос. «Я его послала», - был ответ. Через несколько минут явился слепой, таща на спине мешок, который положили в лодку.

«Послушай, слепой, - сказал Янко: - ты береги то место... знаешь? там богатые товары... скажи (имени я не расслышал), что я ему больше не слуга; дела пошли худо, он меня больше не увидит; теперь опасно; поеду искать работы в другом месте, а ему уж такого удальца не найти. Да скажи, кабы он получше платил за труды, так и Янко бы его не покинул, а мне везде дорога, где только ветер дует и море шумит. - После некоторого молчания Янко продолжал: - Она поедет со мною, ей нельзя здесь оставаться, а старухе скажи, что, дескать, пора умирать, зажилась, надо знать и честь. Нас же больше не увидит».

На что мне тебя? - был ответ.

Между тем моя ундина вскочила в лодку и махнула товарищу рукою; он что-то положил слепому в руку, примолвив: «На, купи себе пряников». - «Только?» - сказал слепой. - «Ну вот тебе еще», - и упавшая монета зазвенела, ударясь о камень. Слепой ее не поднял. Янко сел в лодку, ветер дул от берега, они подняли маленький парус и быстро понеслись. Долго при свете месяца мелькал белый парус между темных волн; слепой всё сидел на берегу, и вот мне послышалось что-то похожее на рыдание; слепой мальчик точно плакал, и долго, долго... Мне стало грустно. И зачем было судьбе кинуть меня в мирный круг честных контрабандистов? Как камень, брошенный в гладкий источник, я встревожил их спокойствие, и как камень едва сам не пошел ко дну!

Я возвратился домой. В сенях трещала догоревшая свеча в деревянной тарелке, и казак мой, вопреки приказанию, спал крепким сном, держа ружье обеими руками. Я его оставил в покое, взял свечу и взошел в хату. Увы! моя шкатулка, шашка с серебряной оправой, дагестанский кинжал, - подарок приятеля, - всё исчезло. Тут-то я догадался, какие вещи тащил проклятый слепой. Разбудив казака довольно невежливым толчком, я побранил его, посердился, а делать было нечего! И не смешно ли было бы жаловаться начальству, что слепой мальчик меня обокрал, а восьмнадцатилетняя девушка чуть-чуть не утопила?

Слава богу, поутру явилась возможность ехать, и я оставил Тамань. Что сталось с старухой и с бедным слепым - не знаю. Да и какое дело мне до радостей и бедствий человеческих, мне, странствующему офицеру, да еще с подорожной по казенной надобности!..